Император Наполеон - Николай Алексеевич Троицкий

был именно Ганнибал, который «в возрасте 26-ти лет постиг то, что, казалось, осуществить было нельзя»: «он захватил Италию и правил ею в течение 16-ти лет; несколько раз он был на волосок от того, чтобы овладеть Римом, и оставил в покое свою жертву только тогда, когда его враги, воспользовавшись уроками, полученными у него, отправились на территорию Карфагена, чтобы уже там дать ему бой»[2066]. Очень лестно, с позиций высочайшего профессионализма оценивал Наполеон общий уровень, характерные особенности и конкретные достижения военного искусства французов: маршала А. Тюренна и принца Л. Конде, английского герцога Д. Мальборо, короля Швеции Густава II Адольфа, прусского короля Фридриха Великого, австрийского фельдмаршала (родом из Франции) Евгения Савойского[2067]. А на прямой вопрос Альбины Монтолон, какие войска он считает лучшими, Наполеон ответил: «Те, которые одерживают победы, сударыня», и так иллюстрировал свою мысль: «Лучшими воинами были карфагеняне во главе с Ганнибалом, римляне под командованием Цезаря, македонцы, когда их вёл Александр, и пруссаки при Фридрихе Великом». Но выше всех император поставил всё-таки своих собственных воинов: «Вероятно, можно было бы собрать войска столь же отличные, как те, которые составляли мою армию в Италии и в битве при Аустерлице, но превзойти их не смогут, конечно, никакие другие войска»[2068].

Бесспорно, Наполеон как авторитет в области военного искусства котировался выше всех и уже тогда был общепризнан — именно так судили о нём и соратники его и противники. Но даже близкие к нему люди удивлялись эрудиции и профессионализму суждений императора в области литературы. Подолгу беседуя с ними на острове Святой Елены, он похвально, но строго, обязательно с элементами критики, анализировал творчество не только любимых им с детства Вольтера и Руссо, но и многих других — от великих до малоизвестных — литераторов разных времён. Кстати, первую трагедию Вольтера «Эдип» Наполеон отнёс к «самым прекрасным образцам французской драматургии», а «что касается недостатков трагедии, — считал он, — например, нелепой страсти Филоктета, — то их следует приписывать не драматургу, но нравам того времени и ожиданиям тогдашних великих актрис»[2069].

В изгнании Наполеон увлёкся сам и привил своим собеседникам увлечение «Илиадой» и «Одиссеей» Гомера. «Только теперь я вполне понимаю Гомера, — признался император. — Он, как и Моисей, сын своего времени: поэт, оратор, историк, законодатель, географ, теолог». Но тут же, в связи с тем, что Гомер «представлял своих героев гигантами», Наполеон не без иронии заметил: «В наши дни нет таких героев. Что стало бы с нами, если бы мы жили в те добрые времена, когда физическая сила составляла истинную власть? Пожалуй, Новерраз (младший камердинер Наполеона, невероятно сильный физически. — Н.Т.) овладел бы скипетром и правил всеми нами.

Надо признать, что цивилизация более благосклонна к разуму, чем к телу»[2070].

Помимо Гомера, Наполеон так восхищался трагедиями Софокла, Эсхила и Еврипида, что заражал своим восхищением Лас-Каза и многих других[2071]. Из литературы средневековья он выделял своих соотечественников, драматургов — академиков П. Корнеля и Ж. Расина, а также английского поэта Д. Мильтона с его эпической поэмой «Потерянный рай»[2072]. Император увлекался и баснями Ж. Лафонтена, смысл которых (нередко иронический и даже саркастический) он разъяснял семилетнему сыну Монтолона Тристану[2073].

Собеседников императора больше всего поражала именно широта его литературных интересов, когда он рассуждал о достоинствах и недостатках не только «Истории крестовых походов» Ж.Ф. Мишо или мемуаров французского хрониста XIII в. Ж. Жуанвиля, но и «женских» романов мадам С.Ф.Д. Жанлис и мадам М.С. Коттен, не говоря уже о европейски знаменитой мадам Ж. де Сталь[2074].

Итак, главным занятием Наполеона в течение всех шести лет его предсмертной неволи был литературный труд. Лас-Каз и Бертран, О'Мира и Монтолон, Маршан и Антомарки оставили записи его воспоминаний, военно-исторических сочинений и литературных заметок, а также повседневных разговоров с ним на разные темы плюс свои собственные о нём воспоминания, что образует в сумме богатейший и ценнейший, как в историческом, так и в литературном отношении, мемориал Святой Елены. То, что в этом мемориале записано со слов императора, наиболее значимо по содержанию, глубине и блеску мысли, хотя и более всего субъективно.

Как-то поведав Лас-Казу подробности злосчастной судьбы чернокожего раба Тоби, Наполеон вдруг с экспрессией, взволновавшей Лас-Каза, произнёс: «Вижу, мой друг, по вашим глазам: вы думаете, что Тоби на Святой Елене не один такой <…>. Нет, здесь не может быть никакого сравнения с нами. Тел наших не мучают, а если бы и мучили, есть у нас души, чтобы победить наших тиранов. Может быть, наш жребий в чём-то даже завиден. Мир смотрит на нас. Мы в его глазах мученики за бессмертное дело <…>. Мы здесь боремся против угнетения богов, и народы благословляют нас!»[2075]

Комментируя этот разговор Наполеона с Лас-Казом, Д.С. Мережковский сделал спорное, но в главном верное заключение: «Это и значит: «Прометей на скале» — жертва за человечество. Тут кончается Наполеонова «история» — начинается «мистерия». Чья, в самом деле, судьба, чьё лицо в веках и народах напоминает древнего титана?»[2076]

4. Кончена жизнь… Умер или убит?

В первые полтора года своего плена на острове Святой Елены Наполеон был физически здоров, но с конца 1816 г., когда Б. О'Мира впервые засвидетельствовал у него приступ страшной головной боли с непроизвольным подёргиванием членов, головокружением и обмороком, подобные и другие приступы стали повторяться все чаще и сильнее[2077]. Так, в апреле — мае 1818 г. его периодически мучили «обильные желчные и слизистые выделения, головные боли, тошнота, рвота густой едкой желчью, бессонница, беспокойство и слабость»[2078].

Кстати, после того как доктор О'Мира в августе 1818 г. был удалён губернатором Лоу с острова, Наполеона в разное время осматривали три врача: несколько раз, по вызову, — судовой хирург Джон Стокоу, тоже, как и О'Мира, высланный Лоу с острова, а затем уволенный из Британского морского флота за доброжелательное отношение к императору[2079]; с сентября 1819 г. до смерти Наполеона — корсиканец Франчески Антомарки, а в последние месяцы, в качестве ассистента Антомарки, ещё один англичанин, военврач Арчибальд Арнотт.

Симптомы болезни императора участились с 1819 г., а в 1820 г. они становились с каждым месяцем все мучительнее и принимали фатальный, угрожающий характер. Император уже почти не выходил из «сырого погреба» своей «резиденции», всё реже смотрел из