Фрэнк Синатра простудился и другие истории - Гэй Тализ

Дальше, по сценарию, Синатра должен был продолжить: «Ты хоть понимаешь, во что мы влипли? В ту минуту, когда мы ступили на палубу «Куин Мэри», мы заклеймили себя». Но Синатра часто импровизировал с текстом и на сей раз не изменил своей привычке:

– Ты хоть понимаешь, во что мы влипли? В ту минуту, когда мы ступили на палубу корабля, мать его…

– Нет, нет! – замотал головой Донохью. – Так не пойдет!

Камеры смолкли, кто-то засмеялся, а Синатра с деланным возмущением приподнял голову.

– Почему это – не пойдет?.. – начал он.

Стоявший за камерой Ричард Конте откликнулся:

– В Лондоне нас не поймут!

Донохью запустил пальцы в седые редеющие волосы и беззлобно сказал беззлобно:

– Сцена хорошо ведь шла, пока кое-что реплику не испортил.

– Да, – согласился оператор Билли Дэниэлс, выглянув из-за камеры, – неплохая была бы сцена.

– Придержи язык! – обрезал его Синатра.

Он обожает изобретать способы не переснимать сцены, поэтому предложил использовать отснятый материал, а строчку с «матерью» перезаписать потом. Предложение одобрили. Камеры опять заработали, Вирна Лизи прислонилась к Синатре, а он притянул ее поближе. Оператор взял их лица крупным планом на несколько долгих секунд, но Синатра и Лизи не перестали целоваться, а продолжали лежать на песке в объятиях друг друга. Вирна слегка приподняла левую ногу; вся студия застыла в молчании, пока его наконец не нарушил Донохью:

– Если вы когда-нибудь закончите, скажите. У меня пленки мало.

Тогда мисс Лизи встала, одернула белое платье, откинула назад белокурую гриву и потянулась за помадой – поправить смазанные губы. Синатра тоже поднялся и, ухмыльнувшись, направился в свою гримерную.

Проходя мимо пожилого оператора, стоящего возле камеры, спросил:

– Ну как твой «Белл энд Хауэлл»[29]?

Оператор улыбнулся.

– Нормально, Фрэнк.

– Хорошо.

В гримерной его дожидались несколько человек: дизайнер автомобилей, задумавший заменить «гиа» за двадцать пять тысяч долларов, на которой Синатра ездил уже несколько лет, на новую модель индивидуального заказа; секретарь Том Конрой с полной сумкой писем от поклонников, в том числе мэра Нью-Йорка Джона Линдси; пианист Синатры Билл Миллер пришел репетировать песни для вечерней записи нового альбома – «Moonlight Sinatra[30]».

На съемочной площадке Синатра не прочь подурачиться, но к записи песен относится исключительно серьезно. Как он объяснял английскому музыковеду Робину Дуглас-Хоуму: «Стоит войти в студию звукозаписи – всё, там ты, и только ты. Если запись провальная, если ее критикуют, то виноват один ты и больше никто. Если хорошая – заслуга тоже только твоя. В кино не так: там продюсеры, сценаристы, сотни других людей, фильм у тебя забирают сразу же. А запись – это ты».

But now the days are short

I’m in the autumn of the year

And now I think of my life

As vintage wine

From fine old kegs[31]

Уже неважно, какую песню он поет и кто написал слова – это всё его слова, его чувства, главы лирического романа о жизни Фрэнка Синатры.

Life is a beautiful thing

As long as I hold the string[32]

Когда Фрэнк Синатра подъезжает к студии, он идет от машины к входу танцующей походкой; потом, щелкнув пальцами, становится перед оркестром в уединенной, тесной комнате, и вот уже властвует над людьми, над инструментами, над каждой звуковой волной. Некоторые музыканты не расстаются с ним уже четверть века и слышали первое исполнение песни «You Make Me Feel So Young[33]».

Когда звучит его голос, как звучал он сегодня, Синатра приходит в экстаз; атмосфера в помещении наэлектризована; волнение передается оркестру, чувствуется и за стеклом аппаратной, откуда ему машет десяток людей, все – друзья. Среди них Дон Драйсдейл, питчер «Доджерс». («Эй, Длинный Ди, – зовет Синатра, – привет, малыш!»); рядом профессиональный игрок в гольф Бо Уинингер; в толпе много красивых женщин, они стоят за спиной звукоинженеров, улыбаются Синатре и слегка покачивают бедрами под томные звуки музыки.

Will this be moon love

Nothing but moon love?

Will you be gone when the dawn

Comes stealing through?[34]

Песня допета, запись проигрывают с пленки. Нэнси Синатра – она только вошла – подходит к отцу, чтобы послушать вместе с ним. Они слушают молча; все глаза устремлены на них, на короля и принцессу, и когда музыка смолкает, из аппаратной раздаются аплодисменты. Нэнси улыбается, а ее отец щелкает пальцами и притоптывает ногой:

– Уба-диба-буби-ду!

Затем подзывает одного из своих:

– Слышь, Сардж, могу я выпить полчашки кофе?

Ирвинг Вайс по прозвищу «Сардж» все еще в музыке и встает медленно, как лунатик.

– Прости, что разбудил, Сардж, – улыбается Синатра.

Вайс приносит кофе. Синатра смотрит в чашку, нюхает, заявляет:

– Я-то думал, он ко мне по-доброму отнесется, но это и впрямь кофе…

Под новые смешки в толпе оркестр готовится к следующему номеру. Проходит еще час, и запись окончена.

Музыканты убирают инструменты в футляры, хватают пальто, тянутся к выходу, желая Синатре доброй ночи. Он знает всех по именам, знает многое о каждом – с холостяцкой поры, через разводы, взлеты и падения, – как и они знают всё о нем. Вот мимо проходит итальянский коротышка, валторнист Винсент Де Роза, который играл с Синатрой еще во времена хит-парада «Лаки Страйк» на радио; Синатра хватает его за руку, задержав на секунду.

– Виченцо, как твоя малютка?

– Хорошо, Фрэнк.

– Да она уж и не малютка, – поправляется Синатра, – а вполне взрослая девица.

– Да, в колледж поступила, в USC.

– Здорово.

– Мне кажется, Фрэнк, у нее есть талант певицы.

Синатра, помолчав минутку, говорит:

– Да, но лучше, Виченцо, пускай сперва получит образование.

Де Роза кивает.

– Да, Фрэнк. Спокойной ночи, Фрэнк.

– И тебе, Виченцо.

Все музыканты ушли, Синатра выходит из студии и присоединяется к друзьям в коридоре. Он собирался поехать куда-нибудь выпить с Драйсдейлом, Уинингером и другими, но прежде идет в конец коридора пожелать спокойной ночи Нэнси, которая уже стоит в пальто, чтобы ехать домой на своей машине.

Синатра целует ее в щеку и быстро возвращается к друзьям. Но не успевает Нэнси выйти из студии, как к ней подходит один из друзей отца, бывший тренер по боксу Эл Сильвани.

– Ну что, Нэнси, едем?

– Ой, спасибо, Эл, но я сама доберусь.

– Папаша велел, – Сильвани поднимает вверх ладони, как бы разводя руками.

Только после того, как Нэнси показывает ему двоих друзей, которые проводят ее домой и Сильвани убеждается, что знает их, он отходит от