Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

Всего забавнее было наблюдать короля Этрурского во время танца. Я имела честь танцевать против него на балу, данном военным министром в день битвы при Маренго, и, думаю, что продемонстрировала большое самообладание, сохраняя важность лица во время контрданса. Король танцевал, кажется, с Гортензией Бонапарт, причем подпрыгивал и подскакивал совсем не по-королевски. Но я никогда не забуду одного момента в этом контрдансе. Посреди своих антраша со стороны короля полетело в воздух что-то довольно тяжелое, упавшее тотчас мне на голову и застрявшее в волосах: это была одна из пряжек его башмаков. Увидев, куда она улетела, его величество нашел это столь смешным, что хохотал почти до упаду. Но мы смеялись гораздо больше, когда вздумали узнать, каким образом пряжка улетела так далеко, и увидели, что она была только приклеена к башмаку. Довольно странная мода!

Праздник у военного министра отличался от обычных еще тем, что ужин накрыли в саду, под шатрами, со всеми воинскими принадлежностями бивака. Ему придавал новое очарование день празднества — годовщина Маренго, — и фейерверк доказывал Первому консулу, что когда он находится среди своей армии, армия может приветствовать только его. Ночью в небо был пущен шар и в чистой лазури, хоть и посреди мрака, еще раз прославил светлое имя Маренго.

Пока этрурский король оставался в Париже, Первый консул побывал с ним однажды в Комеди Франсез. Давали «Эдипа». Зал был так переполнен, что, казалось, негде было уронить булавки. Весь Париж хотел видеть Бонапарта, простого гражданина, сидящего подле короля, которому дал он корону, стал главой могущественной республики. Новый король казался еще смешнее подле Первого консула, всегда спокойного и солидного: он был взволнован, вертелся во все стороны и казался ребенком, которому наскучило так долго сидеть на одном месте.

Через несколько недель король и королева Этрурские оставили Париж и поехали в свое благословенное королевство. Там Мюрат принял их и возвел на трон. Помню, что тогда все молодые генералы, еще не мечтавшие о герцогствах и княжествах и почитавшие целью своего честолюбия почетную саблю или почетный пистолет, смеялись над ролью, какую Первый консул дал Мюрату. «Она особенно неприятна потому, что королева Этрурская безобразна самым ужасным образом, — говорил Жюно. — Что за лицо!..» И точно, ее безобразие было почти отвратительно.

Уехав из Парижа и на пути в Италию, она довольно часто писала, и самым дружеским слогом, письма госпоже Бонапарт. Я знаю, что уже через несколько лет иные из корреспондентов Жозефины желали бы возвратить свои письма, эти доказательства дружбы, которую демонстрировали они больше, нежели в самом деле чувствовали. Но я видела эти письма во время их получения и знаю, что их было много; только они никогда не вводили Жозефину в заблуждение. Королева Этрурская изъявляла ей доверенность, самую трогательную в молодой матери. Ее сын страдал во время отъезда от боли в животе, которую обыкновенно вызывает вода Сены во всех приезжающих в Париж. Помню, что королева написала госпоже Бонапарт длинное письмо об этом и рассказывала в нем многие подробности, упоминая даже, что его величество король Людовик I тоже подвергся этой болезни, которую чувствовала и она сама; словом, все письмо было об одном предмете. Госпожа Бонапарт читала его нам так, что нельзя было удержаться от смеха.

— Ты должна прочитать это письмо господину Камбасересу, — сказал Первый консул Жозефине. — Он лучше тебя сумеет ответить на него[121].

Следствием путешествия короля Этрурского стало то, что Наполеон осознал необходимость быть осторожнее в выборе королей, которых случится ему назначать. Король Этрурский в дальнейшем совершенно оправдал мнение, какое получил о нем весь Париж. Наполеон во время любого разговора о нем делался мрачен и всё повторял: «Бедная Тоскана! Бедная Тоскана!..»

Глава LI. Почетный легион и Конкордат

Учреждение Почетного легиона есть одно из самых замечательных событий во все время могущества Наполеона. Оно, конечно, оставило по себе сильное впечатление, но не такое, как бы следовало ожидать, судя по трудности, встреченной им в этом случае. Наполеон не одержал бы победы, если б ему не помог так человек высокого достоинства. Необходимо очертить здесь портрет этого человека, потому что имя его встречается на каждой странице истории властвования Наполеона. Это Реньо де Сен-Жан д’Анжели.

Реньо прибавил к своему имени имя родного города, как почти все члены Учредительного собрания и Конвента. Родители его, простые буржуа, как называли это сословие до революции, желая сделать из своего сына торговца, отдали его в приказчики в один из торговых домов Рошфора. Но молодой человек с пламенным сердцем видел перед собой иную будущность и, не желая ограничиваться изучением сахарных голов и сортов кофе, объявил, что не останется тут. Тогда семейство решило отправить его за море. Узнав об этом, он бросил на свое будущее один из тех взглядов, которые решают целую жизнь человека. Он увидел, что ожидает его, и не захотел следовать назначаемым ему путем. Отеческий дом стал для него местом тяжелой неволи, и он покинул его. К счастью, Реньо вскоре встретил друга семейства, который понял молодого человека и захотел избавить его, так же как и его родителей, от вечного раскаяния. Он привез его домой, к родным, и уговорил их отдать его учиться с целью стать адвокатом. Таково начало пути Реньо. Он выучился и вскоре сделался искусным политиком, отличаясь на трибуне не только блестящим красноречием, оригинальным и свойственным ему одному, но и силой ума, которая скоро поставила его в ряд отличных ораторов.

Наполеон умел отличать людей с дарованием в толпе посредственностей, и когда он увидел и особенно услышал Реньо, то назначил его одним из докладчиков Государственного совета. Реньо также сумел сразу оценить своего шефа и во многих случаях угадывал идеи Наполеона, который хоть и не был лжив, но не легко показывал свою решительную мысль. Реньо внимательно слушал точку зрения Первого консула и почти никогда не бывал сначала согласен с его мнением; он оспаривал его, но в итоге обсуждения оказывался на стороне Бонапарта. Если это ловкость, то она позволительна.

Вопрос о Почетном легионе вызвал шум, о котором теперь нельзя дать полного представления. Учреждение рыцарского ордена в стране, где во всем присутствовали республиканские установления и общее стремление к равенству, показалось сначала — даже тем, кто, имея наградное оружие, должны были сделаться новыми членами его, — чем-то чудовищным для республики. Ни один из