«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг. - Сергей Алексеевич Сафронов

выломанных окон бросали на улицу драгоценнейшую резную мебель. У Циммермана так выбросили пианино и прочие инструменты. Их рубили топорами, разбивали ломами. Рассказывают случай, когда эти куски (?) дерева и стали убивали на улице зазевавшихся зрителей, а может быть и участников. Так, передавали, что глазевший мальчик был убит швейной машиной, летевшей из окна. Поразительная аккуратность громил. Видишь, например, бывший магазин Эйнема, в котором очистили все окна, нет даже обломков стекол, а внутри сплошное голое пространство – стены, пол и потолок. Следующее рядом окно русского магазина, в пол-аршина расстояние – целехонько, не задето (не разбито), не заметно царапинки на вывеске, вплотную подходящей к Эйнему. Бывали только ошибки, да еще напасть от огня, переходившего, конечно, и на окружающие здания»[555].

Вечером 28 мая на Кузнецком мосту были разгромлены фабрика и склад австрийского подданного Артура Круппа. «Погромщики производили разгром склада вполне сознательно и спокойно, никакого особенно возбуждения не было». Часть людей находилась внутри помещения и через выломанные двери и окна выбрасывали вещи на улицу и во двор, где они немедленно расхищались толпой, причем в воротах склада стояли руководители грабежа и не позволяли отдельным лицам набирать слишком много. Все это происходило на глазах полицейских, которые только по поводу скупщиков награбленного отдали распоряжение узнать их фамилии. Как писал М.В. Челноков, стоящие во главе погромщиков руководители, «имели списки магазинов и квартир», и в некоторых случаях «эти начальствующие сносились с кем-то по телефону, наводили справки в своих списках, проверяли торговые документы, паспорта, домовые книги». Так, на Мясницкой улице среди разгромленного имущества чиновник особых поручений при градоначальнике Довгелло нашел листок бумаги со списком немецких магазинов и частных квартир, а пристав Петухов видел, как в Салтыковском переулке в толпе какой-то неизвестный интеллигентного вида просматривал подобный же перечень. Любопытно, что лишенная вожака толпа, не будучи уверена в национальной принадлежности владельца той или иной фирмы, предпочитала разгром мирному прохождению мимо последней.

На Ильинке в доме Серпуховского городского общества в ночь на 29 мая был разгромлен магазин швейцарского торгового дома «Г. Мозер и Кº», имущество которого было разграблено и уничтожено толпой. О характере погрома можно судить по данным протокола осмотра помещения магазина от 2 июня 1915 г., где значилось, что в магазине были разбиты стекла во всех окнах, сломаны железные жалюзи, на полу были разбросаны деревянные и металлические части часов, из 5 несгораемых шкафов у 1 были отломаны ручки, у 2 сняты верхние крышки и у 2 отломаны дверки. Там же, однако, указывалось, что из упомянутых шкафов ничего не похищено. Приставу Добровольскому на упрек его, зачем разгромили магазин Мозера, из толпы ответили, что «студент ушел, а без него мы не знаем, как действовать»[556].

Были и такие случаи. Когда к магазину «Форштрем» на Кузнецком Мосту подошла толпа, служащие, в распоряжении которых находились ключи от хранилищ документов, отсутствовали. Не получив документов, вожаки допустили толпу к погрому. В самый разгар погрома были показаны документы, удостоверяющие, что владелец магазина не германский и не австрийский подданный. Погром тотчас прекратился, и на окнах магазина появился написанный от руки плакат: «Магазин разбит по ошибке». Вскоре повсюду на местах погромов стали вспыхивать пожары, происходившие от умышленных поджогов. К ночи Москва горела в 47 местах. Несмотря на перенос беспорядков 28 мая в центральные части Москвы, на окраине они отнюдь не прекратились.

Пока в центре происходили погромы принадлежавшего немцам имущества, в районе 2-го участка Лефортовской части местные рабочие, бродя толпами по улицам, узнавали, где живут немцы, громили их квартиры и приводили обитателей этих квартир в участок, причем несколько человек было избито. Так, на Измайловском шоссе по пути в участок, в пятом часу дня был избит мещанин Герман Филип. Освобожденный из рук толпы городовым, он в тот же вечер в участке умер, по заключению врача-эксперта, от нервного шока. Позже, в 8 часов вечера, толпа ворвалась в квартиру германской подданной Елизаветы Фишер на Мочальской улице, повела ее с дочерью Еленой в участок. Но по дороге они были избиты другой присоединившейся к ним толпой, причем Елене Фишер были нанесены легкие побои и был выбит один зуб, а матери ее – тяжкие и опасные для жизни побои, от которых она и умерла 2 июня.

В одном из своих докладов градоначальнику, сообщая, что повсеместно в городе толпа громит магазины, А.Н. Севенард, по удостоверению свидетелей, высказывал мнение, что «принять меры к прекращению беспорядков нет возможности ввиду крайней озлобленности народа против немцев и малочисленности полиции» и что «при первом же ударе или выстреле народ бросится на полицию и ее уничтожит», на помощь же войск нельзя было рассчитывать «ввиду сочувствия ратников и ополченцев настроению толпы». Правильность этих соображений со своей стороны подтверждал и полицмейстер В.Г. Керстич.

В сложившейся обстановке у москвичей создавалось впечатление, что московская администрация воспретила полиции подавлять беспорядки. Убеждение, что погромы немцев разрешены начальством, сложилось, в конце концов, и у самих участников погромов. Вечером 28 мая в Мариинском участке при попытках полиции остановить бесчинства, из толпы раздавались восклицания: «Нам сам Адрианов разрешил бить немцев», на Красносельской улице в толпе кричали, что полиция «Не смеет стрелять» и что «Немцев громить дозволено» и др. Большинство же чинов московской полиции, будучи допрошены на предварительном следствии по поводу мер, принимавшихся ими для подавления погромного движения, объясняли неуспешность своих действий, главным образом, воспрещением пускать в ход оружие.

Между тем во время событий 28 мая это запрещение не только не было отменено, но и постоянно подтверждалось. Делая доклад князю Ф.Ф. Юсупову, А.Н. Севенард выразил убеждение, что применение оружия могло привести к самым ужасным последствиям: «глубоко патриотическое настроение толпы превратилось бы в ярко революционное». И только вечером 28 мая он обратился к главноначальствующему с просьбой о предоставлении воинских команд для охраны наиболее важных пунктов, что и было сделано, и небольшие команды заняли караулы у почтамта, на Ильинке и еще в нескольких местах. К сумеркам главные улицы в центре города – Мясницкая, Лубянская площадь, Кузнецкий Мост, Петровка, Большая Дмитровка, часть Тверской, Камергерский переулок и др. – были усеяны обломками мебели, разбитыми стеклами и клочками материи, причем Большая Дмитровка почти на всем своем протяжении была покрыта пухом из разгромленного магазина «Перо и пух».

В.Ф. Джунковский считал, что Ф.Ф. Юсупов скорее помогал немецким погромам. «28 мая с семи часов утра начался разгром магазинов, принадлежавших немецким фирмам. В самом начале разгром этот имел определенную программу и носил организованный и как будто идейный