Дом сержанта Павлова - Лев Исомерович Савельев

вытоптанную солдатскими сапогами, прибитую колесами машин и орудий заволжскую степь, и перед глазами проносилась другая степь — цветущая и тихая, о которой такими необыкновенными словами рассказал душевный писатель Чехов.

Да, хороша родная земля, и хорошие книги написаны о ней, но сейчас недосуг их читать. Сейчас — ничего не поделаешь — надо укрываться за ними, чтобы вести смертный бой с врагом за каждый камень истерзанного города, за свободную жизнь.

Черноголова, следившего за тем, чтобы гитлеровцы не пробрались к подъезду, Павлов решил временно с поста снять. Хоть оставлять вход без охраны было опасно, все же рискнуть пришлось: на втором этаже лишний боец нужнее.

Вражеские солдаты подползают медленно, методично. Из окна их хорошо видно. Десятка полтора, не меньше.

Вот они отрываются от земли. Пригнувшись, с автоматами наперевес, подходят все ближе, ускоряя шаг.

Пора. Одновременно заговорили четыре автомата.

Фашисты залегли. Еще несколько минут — и они повернули назад, оттаскивая убитых.

Стрельба — артиллерийская, минометная, пулеметная — не стихала ни на миг, но на площади враг больше не появлялся.

Уже светало, когда Павлов обходил этажи. Внизу его встретил озабоченный Глущенко.

— Товарищ сержант, там кто-то кричит.

Из первого подъезда доносился голос. Похоже, кто-то звал: «Павлов! Павлов!» Больше ничего разобрать было нельзя: мешала стрельба.

— Никак там Калинин? — догадался Глущенко.

Выйти наружу — неразумно: ни за что ни про что подстрелят. Стали перекликаться. За стеной и в самом деле оказался Калинин. Он раздобыл лом и стал пробивать капитальную стену, разделявшую две секции дома. Долбил упорно, без передышки добрый час, и вот, наконец, ему удалось пролезть через пролом к своим.

Только теперь все выяснилось. Получив донесение, Калинин выскочил на улицу и сразу же попал под сильнейший обстрел. А до батальона — метров полтораста, при такой перепалке живым туда не добраться. Решив переждать, пока огонь хоть немного утихнет, Калинин укрылся в первом подъезде. Но всю ночь сильная стрельба не прекращалась.

А утром и вовсе нельзя было выйти наружу. Павлов решил отправку донесения задержать до темноты, а пока что, не теряя времени, укрепляться и укрепляться.

Первым делом надо было соорудить амбразуры в подвалах, затем — пробить отверстия в каменных стенах, разделяющих подъезды, чтобы можно было пройти по всему дому, не выходя на улицу.

В дни празднования 15-й годовщины славной победы Я. Ф. Павлов приехал в гости к сталинградским пионерам.

— Вот такие ребята, как вы, помогали нам тогда в доме, — вспоминает Яков Федотович.

Как ни торопились, но дело подвигалось медленно. Ведь работать одновременно могли только трое: остальные двое непрерывно наблюдали за всем, что происходило снаружи, по обе стороны дома.

Нашлись, правда, добровольные помощники. Когда в подвале устраивали амбразуру, Тимка и Ленька все время вертелись тут же. Увидав, что бойцы собрались уходить, мальчики стали упрашивать сержанта взять их с собой:

— Мы, дяденька, в тир ходили и, знаете, как стрелять умеем!

Павлов согласился, что тир, конечно, дело хорошее, но война — не тир и мальчуганам тут делать нечего. Тогда Тимка пошел на уступку.

— Ну, если стрелять нам нельзя, то мы вам так будем помогать. Подносить или что другое делать. Как скажете…

Ленька только застенчиво моргал, безмолвно присоединяясь к каждому слову старшего брата.

«Хитрые чертенята!» — подумал Павлов.

— А мать отпустит? — спросил он не столько ребят, сколько тетю Пашу, которая во время этого разговора подошла к ним из темного угла подвала. Она куталась в теплый платок, ее усталые глаза пытливо изучали этого неказистого, но такого уверенного и, видать, положительного сержанта.

— Позволит, позволит! — в один голос воскликнули Тимка с Ленькой. — Вот спросите сами.

Тетя Паша, ласково обняв обоих за плечи, еще с минуту тревожно вглядывалась в спокойное лицо Павлова. Она, видно, почувствовала, что этому человеку можно доверить ребят и, наконец, решилась:

— Пусть идут, хоть немного пособят нашим.

Тимка и Ленька едва верили своему счастью. Даже в полутьме подвала видно было, как озарились их лица. Но только на секунду. Тотчас оба посерьезнели, высвободились из рук матери и вытянулись перед сержантом.

— Мой первый приказ, — сдерживая улыбку, строго сказал Павлов, — не подыматься на верхние этажи, не показываться у окон. Делать только то, что будет приказано, ходить только там, где я разрешу. Понятно?

— Понятно, товарищ сержант!

Так у разведчиков появились помощники. И это было очень кстати. Теперь Александрову и Глущенко не нужно отлучаться со своих постов: у них есть связные.

Артиллерийский и минометный обстрел почти не затихал. То и дело в дом попадал снаряд или мина, и тогда все вокруг сотрясалось, валилась с потолка последняя штукатурка.

Время тянулось бесконечно медленно. Напряжение усиливалось, когда «концерт» — так бойцы называли обстрел — ненадолго прекращался. Ведь с минуты на минуту могла начаться атака.

Между тем появились и чисто хозяйственные обязанности. Надо было позаботиться о питании нового гарнизона. Все прибыли сюда налегке и никаких продуктов с собой не взяли.

В какой-то квартире нашлась мука. В банке на кухонном столике — соль. Но где достать воду? Из кранов вода уже давно не течет — водопровод в Сталинграде разрушен. Правда, недалеко Волга — всего метров триста — четыреста. Но, как говорится, близок локоть…

Расспросили жильцов. Выяснилось, что вода есть в котле центрального отопления. Ее надо экономить. Только не все, к сожалению, это понимают…

«Котлом надо будет заняться», — решил про себя Павлов.

Калинин развел в плите огонь, достал казанок, тарелки, ложки.

…И вот уже готово кушанье: клецки из муки. Кто-то окрестил их «сталинградскими галушками».

А с наступлением темноты Калинин вторично отправился с донесением, хотя обстановка была не легче, чем вчера: все так же непрерывно трещали автоматные очереди, рвались мины. Фашисты беспорядочно обстреливали все вокруг и в том числе полосу, через которую Калинину предстояло во что бы то ни стало пробраться живым.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГИБЕЛЬ ПЕРВОГО БАТАЛЬОНА

За Волгой появляется светлая полоска, и фронтовая ночь, словно рачительная хозяйка, начинает припрятывать