Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - Вильгельм фон Штернбург

рано, воспринимая его поначалу лишь как забаву. Но вскоре, по счастью, отнесся к нему всерьез. На первых порах как поэт романтического склада, затем как автор романов, долго терпевший неудачу за неудачей, потом как журналист и, наконец, как замечательный рассказчик и зоркий свидетель своего времени. Вспоминая детские и отроческие годы, сам Ремарк скажет: «Мои мечты не встречали понимания ни дома, ни в школе, не нашлось и умного советчика, когда пробовал сориентироваться в мире книг. Невозможно было представить себя в будущем никем иным, кроме как почтмейстером, учителем или аптекарем». Он начинает читать — много и бессистемно. Предпочитает классиков, но попадаются, видимо, уже и современники. Отец приносит книги, которые нужно переплести. На деньги от уроков отстающим ученикам он покупает дешевые собрания сочинений авторов, с которых честолюбивая буржуазия «делает жизнь». Он мечтает стать великим писателем. «Я читал много и без разбора. Пока в руки не попал “Зеленый Генрих” Келлера». Куда бы жизненная колея ни заводила его, книги всегда были рядом. «Вся немецкая литература эпохи классицизма и романтизма, например, воспринималась мною как чудо», — скажет Ремарк в телеинтервью в свои шестьдесят. «Все книги того периода я таскал с собой, за океан, куда бы то ни было. И все читал и перечитывал. Эйхендорф, например, был для меня, как ни странно, писателем, который прекрасно читался, если ты сидел перед аптекой-закусочной с ее голым светом, ее печальным светом, сидел, не зная толком английского, наконец понимая его на уровне семилетнего мальчугана. И тогда ты доставал из рюкзака томик Эйхендорфа, с романом “Из жизни бездельника”, либо с его стихами. Должен сказать, что всегда брал с собой много стихов. Это был экстракт, это было самое прекрасное из того, что можно было взять с собой от Германии». Ремарк никогда не пускался в рассуждения о литературе — он всегда наслаждался чтением. Литература была для него хлебом насущным в часы одиночества, и она не отпускала его от себя с тех пор, как он стал ее пленником в юные лета.

Ремарк растет живым, мечтательным мальчиком. «Он увлекался самыми разнообразными вещами, вспоминал друг его детства и юности Ханс-Герд Рабе, — одно время, например, фокусами и гипнозом. Ему важно было разыграть комедию, добиться, чтобы на него смотрели, раскрыв рот». Он любит чем-нибудь блеснуть. Взрослея, одевается по моде. Стремление выглядеть всегда элегантно в сочетании с безупречными манерами войдет у него в привычку. На сохранившемся снимке у тринадцатилетнего вид манерного денди: шляпа, галстук, макинтош, взгляд рассеянно-важный, рядом овчарка по кличке Вольф. Он смотрится просто здорово, и, судя по позе, можно предположить, что он это знает и этим наслаждается.

Но такой была лишь светлая сторона жизни. Через семнадцать лет граф Гарри Кесслер запишет в дневник: «О своем взрослении он рассказывал мне очень подробно, пожалуй, даже с упоением. Рос в мещанской среде, вскоре встал перед серьезными вопросами: как научиться мыслить? с кого брать пример? Очень страдал оттого, что никто ничего посоветовать ему не мог. В пятнадцать лет штудировал “Критику чистого разума”. Мало что в ней понял. Свое существование в этом мире считал величайшим чудом, спрашивал, как такое вообще могло произойти. Унылая юность, мысли о самоубийстве. Потом война». Читал он в свои ранние годы и Ницше наряду с Шопенгауэром. И разобрался в их трудах, скорее всего, с таким же успехом, с каким осиливал книгу философа из Кенигсберга. Так что уже тогда жизнь была двойственной: любил находиться в центре внимания, острить, подавать себя с изяществом, и в то же время страдал от одиночества, впадал в меланхолию, знал приступы депрессии. Столь уж необычным все это для людей в фазе отрочества и юности не назовешь. Ремарк же был склонен приправлять все это изрядной порцией сострадания к самому себе. И сохранял эту особенность на протяжении всей своей жизни. К ее описаниям относился с крайней щепетильностью. Очень переживал, полагая, что образованность его сильно хромает. Это черты ущербного самосознания, довольно типичные для выходцев из мелкобуржуазной среды. В случае с Ремарком, однако, они меркли на фоне замечательных достоинств — глубокого понимания искусства, громадной начитанности, пришедшей с годами зоркости взгляда на политические и социальные сдвиги в картине мира. Недюжинный ум и редкостная эрудиция будут отличать всемирно известного писателя. И все-таки сетования Ремарка на духовную изоляцию в годы его юности небезосновательны. Она наложила на его характер неизгладимый отпечаток, и в ней тоже может корениться чувство неполноценности и одиночества.

Осваивать словесность, музыку и живопись — как особо важные для него искусства — Ремарк начал в четырнадцать лет, поступив в Католическую препарандию[16]. Успешно сдав экзамен после трех лет обучения, можно было продолжить образование в семинарии, готовившей учителей для народных школ. Другого пути к кладезям знаний у сына ремесленника не было: семинария находилась под патронажем церкви, так что денег за обучение в ней не брали.

Школа вильгельмовских времен была яблоком раздора между государством и церковью. Обе ее ветви, особенно римско-католическая, цепко держались за вековые привилегии в сфере воспитания. Из рядов выпускников своих школ они рекрутировали молодое пополнение, приходских священников, конфессионально связанных учителей. Страна же давно шла по пути секуляризации, в упорной политической борьбе проводила школьные реформы. Государство становилось в этом вопросе врагом Ватикана, правители которого не могли не понимать, сколько реальной власти они теряли, если их влияние на духовное развитие молодежи ограничивалось. Схватки на этом ристалище происходили и в годы Веймарской республики.

Разногласия идейного порядка усугублялись заметной разницей между городом и деревней. На рубеже веков каждые четыре из пяти народных школ находились в сельской местности, сплошь и рядом на долю одного учителя приходилось от 120 до 200 детей. Ситуация в Оснабрюке не была столь острой, тем не менее Ремарк не имел тогда возможности получить качественное образование.

В 1908 году народные школы Оснабрюка вышли из-под церковной опеки и стали государственными. Католическая препарандия «располагалась тогда в окружении улочек и переулков Старого города, за церковью Св. Марии, в старом, невзрачном здании». Сдав выпускной экзамен, сын переплетчика стал в июле 1915 года студентом Католической учительской семинарии. Основанная в 1838 году по распоряжению епископа, она занимала здание старой школы при Кафедральном соборе. Когда бразды правления перешли в руки государства, пруссаки построили для нее на Бринкштрассе новое здание, куда, вернувшись с войны, стал ходить и Ремарк.

Обучение молодого человека, которое длилось как минимум три года и должно было сделать из него порядочного члена общества, происходило таким образом под сенью германского