Книга 1. «Мы наш, мы новый мир построим…», 1917–1938 - Андрей Константинович Сорокин

секретаря — руководителя Политбюро ЦК ВКП(б), секретаря ЦК — руководителя Оргбюро и Секретариата и Председателя СНК СССР, которым принадлежало решающее слово в принятии внешнеполитических решений»[1620]. Позволим себе высказать уточняющее предположение, что уже в это время многочисленные комиссии по внешнеполитическим вопросам создавались не в качестве инструмента принятия коллективных решений, а играли роль совещательного органа для выработки такого решения одним единственным руководителем — Сталиным. Только совещаться набиравший все большую силу вождь намеревался с узким кругом приближенных лиц. Приведенный выше пример решения вопроса с пактом о ненападении с Польшей, как нам кажется, достаточно ясно об этом свидетельствует.

В это же время происходит еще одно заметное событие в процессе перестройки управления внешнеполитической активностью. Сталин предложил создать Бюро международной информации. 1 апреля 1932 г. Политбюро заслушало этот вопрос, докладчиком по которому значился именно Сталин, и приняло соответствующее решение. В отличие от аналогичных структур Наркомата иностранных дел, существовавших в 1920-е гг., БМИ станет работать под персональным наблюдением Сталина и в структуре партийного аппарата ЦК. Сердцевиной экспертно-аналитической работы Бюро являлось изучение положения на местах, куда направлялись «разъездные корреспонденты», имевшие «специальные связи». Каждая такая поездка должна была проводиться по согласованию со Сталиным, причем в ходе таких поездок осуществлялась и параллельная Наркоминделу теневая дипломатическая деятельность[1621]. Очевидным представляется рост недоверия Сталина к «красным дипломатам», стягивание и сосредоточение ряда важнейших функций в «личном секретариате» Сталина. Нарком иностранных дел Г.В. Чичерин в августе 1928 г. в письме В.М. Молотову прямо описал систему управления внешней политикой, сложившейся к концу 1920-х, и порекомендовал: «Я должен вообще заметить, что положение будет нормальным и здоровым тогда, когда во главе внешней политики будет лицо из внутреннего круга руководящих товарищей» [1622].

К концу 1930-х гг. Наркоминдел повторил траекторию развития всех институтов советской государственности, окончательно превратившись в одну из комиссий с совещательными и исполнительскими функциями при группе партийных деятелей, а, точнее, при возглавлявшем эту группу Сталине. 14 апреля 1937 г. было принято постановление, согласно которому решено «В целях подготовки для Политбюро, а в случае особой срочности и для разрешения вопросов секретного характера, в том числе и вопросов внешней политики, создать при Политбюро ЦК ВКП(б) постоянную комиссию в составе тт. Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича Л. и Ежова» [1623].

В.М. Молотов, И.В. Сталин и М.М. Литвинов на Красной площади

1936

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1475. Л. 10]

Проект постановления Политбюро ЦК ВКП(б) «О подготовке вопросов для Политбюро ЦК ВКП(б)» Автограф И.В. Сталина

14 апреля 1937

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1145. Л. 53–64]

Таким образом, Сталин вывел рассмотрение наиболее важных вопросов из-под процедур коллективного функционирования Политбюро, которые и без того становились все более формальными, и сконцентрировал их решение в руках узкой группы лиц, беспрекословно подчинявшихся его воле. Немало поспособствали этому процессу чистки, которые Сталин провел в 1937–1938 гг. в том числе и в Наркомате иностранных дел, как и по всей стране. В годы Большого террора они достигли своего пика, начавшись в реальности еще в середине 1920-х. Тогда наркоминдел Г.В. Чичерин в переписке со своим заместителем Л.М. Караханом не раз описывал ситуацию в наркомате в нелицеприятных выражениях. В апреле 1924 г. он писал: «В центре всего чистка. Рабочие тройки чистят нерабочие ячейки. Происходят ужасные вещи. Впрочем, идем во все инстанции, чистка за чисткой, борьба и борьба. Все это расстраивает до крайности». В июне тому же адресату Чичерин высказался еще прямее: «Тройка «от Сталина» решает все», в августе: «Вы не сознаете, насколько все переместилось. Теперь наиболее сильны люди, не любящие красивых наружностей и хороших сигар» [1624].

* * *

Но вернемся к советско-польским отношениям. Советско-польский договор о ненападении был подписан в 1932 г. на пять лет. В сентябре 1938 г. в советско-польских отношениях произошел скачок напряжения в прямой связи с завершающей фазой судьбоносного Судетского кризиса. 23 сентября НКИД сделал заявление в адрес польского правительства в связи с сообщениями о подготовке Польшей агрессии против Чехословакии, в котором содержалось предупреждение о возможности денонсации советско-польского пакта о ненападении от 25 июля 1932 г. в случае агрессии Польши против Чехословакии[1625]. Состоявшиеся переговоры завершились подписанием коммюнике, в котором оба правительства сочли необходимым заявить, что они «воодушевлены стремлением к лояльному соблюдению всех положений означенного соглашения». Конфликт был урегулирован, но осадок, как говорится, остался[1626].

Польша, как известно, воспользовавшись результатами «Мюнхенского сговора», которым был «разрешен» Судетский кризис, все-таки поучаствовала в разделе Чехословакии, аннексировав Тешинскую область. Советское правительство своих угроз в действие, однако, не привело.

Говоря о советско-польских отношениях, нельзя не напомнить, что для советского руководства после польско-советской войны оставалась актуальной проблема территориального размежевания с Польшей. 18 декабря 1924 г., согласившись с целесообразностью переговоров с Польшей, Политбюро приняло решение «не отказываться от принципа исправления границ между СССР и Польшей»[1627].

Эта принципиальная установка большевистского ареопага, сформулированная задолго до установления полновластия Сталина, и стала, судя по всему, основанием для решений, принятых в августе-сентябре 1939 г., речь о которых еще впереди. Скрытый до поры до времени ревизионизм в отношении восточных территорий Польши проявлялся довольно длительное время лишь в использовавшейся терминологии — Западная Украина и Западная Белоруссия. А документы Политбюро, как и, добавим, документы Сталина, не позволяют считать, что в руководстве СССР существовало общее воззрение или план продвижения к цели «освобождения» прилегающих к СССР территорий. Следует, вероятно, согласиться с высказанным уже ранее мнением, что ноты «ревизионизма» и «коммунистической экспансии» следует рассматривать, главным образом, в качестве отблеска большевистской идеологемы, определявшей видение границ СССР с капиталистическими странами как преходящего явления[1628]. Нельзя, однако, отрицать и того, что реваншистская составляющая также имела место. Устремления советского руководства к пересмотру западных границ свое концентрированное выражение нашли в этот период в отказе признать аннексию Румынией Бессарабии, ранее входившей в состав Российской империи. Впрочем, и это обстоятельство, совсем не скрываемое, не помешало найти форму урегулирования межгосударственных отношений.

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о ведении переговоров с Польшей

18 декабря 1924

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 65. Л. 2–2 об.]

В тесной взаимосвязи с польским направлением осуществлялось взаимодействие с так называемыми лимитрофами, к числу которых советское руководство относило и другие государства, возникшие на «окраинных» территориях бывшей Российской