Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко

этом находясь в совершенно разных социальных и политических нишах: в среде высшего чиновничества и генералитета, в Думе, среди видных предпринимателей. В одну команду, как показывают документы, их сплотило участие в одних и тех же масонских ложах[941]. Французский «Великий Восток» становится главным модератором проекта «Февральская революция». Именно эта структура выходит на первый план в последние два года, предшествующие революции. Либеральные интеллигенты, а не профессиональные революционеры сумели, опираясь на этот механизм поддержки, легально разрубать, один за одним, все узлы монархического управления страной. Так были в значительной степени нейтрализованы — через полицию (которой с 1913 г. руководил В. Ф. Джунковский — представитель масонской ложи Великий Восток[942]) и революционную прессу — крупнейшая сословная — дворянская монархическая организация «Объединенное дворянство»[943] (важнейшая сословно‐политической сила, активно поддержавшая монархию после 1905 г.), а также всесословная «Союз русского народа» и другие непартийные, но массовые общественно‐политические организации. И наконец, в тех народных душах, которые «молчали», все время сеялось сомнение. Частная жизнь царской семьи стала не просто достоянием гласности, но — предметом постоянных публичных обсуждений, с обилием клеветы и слухов, распространявшихся врагами монархии через прессу и устно[944]. На этот счет весьма обстоятельно писал дворцовый комендант В. Н. Воейков. Он замечает, что «летом 1915 г. стали выявляться симптомы массового гипноза, постепенно овладевшего людьми; из штабов фронта стали исходить слухи о том, что Императрица служит главной причиной всех наших неурядиц, что Ей, как урожденной Немецкой Принцессе, ближе интересы Германии, чем России, и что Она искренне радуется всякому успеху германского оружия»[945]. В. Н. Воейков отмечает особую негативную роль в распространении клеветы и слухов Государственной Думы и прессы[946]. Даже монархическая среда не избежала недовольства императором Николаем II[947]. Здесь звучали (хотя и не открыто) те же обвинения и претензии к царю, что громогласно произносились революционерами на улицах[948].

Подведем итог характеристике народных монархических сил, отвечающих за формирование и поддержку «национальной идеи». Они были разрозненны, но основная часть относилась к «молчащей», которая не осуждала царя и монархию за нарастающую революционную смуту, но и не выступала активно в их поддержку с помощью политических средств. Другая часть народных сил действовала активно, политически, через общественные промонархические движения, но и эта группа фактически была нейтрализована в военный период с 1914 по 1917 г. Еще более сложную картину, с точки зрения единства, представляли народно‐интеллигентные промонархические силы (хотя и численно незначительные), делившиеся на славянофилов и так называемых поздних славянофилов (хотя эта характеристика, очевидно, ошибочна). По оценке митрополита Антония (Храповицкого), эти две группы (а во вторую он включает Леонтьева, Каткова, Победоносцева, значительную часть членов «Русского Собрания» и руководителей «Союза Русского Народа») отличались принципиально. Славянофилам (куда, кроме Киреевского, Хомякова, Аксаковых и др., он включает Достоевского и С. А. Рачинского) «дорого Православие, потому что оно — Божественная истина»; другой группе — потому что «оно (православие. — О. К.) составляет главный и весьма благородный устой русской гражданственности». Одних влечет святость, других — величие, могущество и национальная самобытность[949]. Однако при этом митрополит Антоний все же выделяет К. Н. Леонтьева, как мыслителя, идущего дальше других «абсолютистов» в признании за русской монархией только могущества. Но если мы обратимся к самому К. Н. Леонтьеву, то увидим, что ситуация с его пониманием монархизма была более сложной, чем ее описывает митрополит Антоний. Для этого мыслителя, меряющего монархизм имперскими мерками, первообразом является православная Византийская империя. Ни М. Н. Катков и его направление, ни славянофилы в лице И. С. Аксакова не отвечают леонтьевскому критерию монархизма. В них слишком велика доля либерализма. М. Н. Катков был близок, по К. Н. Леонтьеву, к «западному прогрессу и разжиженному англо‐саксонству»[950], а И. С. Аксаков вместе с целой плеядой славянофилов его времени — «европейскому умеренному либерализму», скрывающемуся «за парчовыми кафтанами величавых „вещаний“»[951]. О монархизме последнего (и последних) Леонтьев вынес впечатление из отношения И. С. Аксакова к сословному вопросу. Аксаков был за разрушение сословных — «юридических перегородок» во имя свободной, творческой личности. Когда в беседе с ним Леонтьев стал возражать и говорить о «государственной необходимости», ради которой и нужны сословия, Аксаков выразился резко, но определенно: «Чорт возьми это государство, если оно стесняет и мучает своих граждан! Пусть оно гибнет!»[952] Леонтьев отдает должное теоретической позиции славянофилов, которые «всегда стояли горой за Самодержавие», но они ошибались и ошибаются в том, что оно само простоит без помощи ему. Оно хочет сохранить и укрепить сословный строй, а славянофилы против этого, значит они на практике — против самодержавия, значит, они косвенно выступают за общереволюционное движение. Они, конечно, пока не отдают себе в этом отчета, но они находятся в плену своего учения, следуя его логике, а не жизненной практике. Леонтьев восклицает: «Что за неумение узнавать свой собственный идеал в иных и неожиданных формах; не в тех, в которых приучила их заблаговременная теория!»[953]

Монархизм русской православно‐консервативной интеллигенции (как славянофильской, так и западной) оказывается, по мысли К. Н. Леонтьева, оторванным от подлинных задач по защите монархии и монарха в России, поскольку в основе того и другого варианта лежит западно‐либеральный подход. Суть этого подхода состоит в отрыве от народа; действовании, хотя и во имя народа, и даже от лица народа, но, по сути, — корыстно, во имя своих узко партийных и идейных целей. Если же продолжать развивать далее мысль об оторванности консервативной интеллигенции от народа, то совершенно ясно, что их ставка в годы революции 1905 г. на узкий народный слой политически активных сторонников монархии, без обращения к «молчащему» большинству, и привела к оторванности от большинства, которое так и не получило необходимой помощи и поддержки. Произносились правильные слова: «В России государственную партию составляет весь русский народ»[954], — но они не выполнялись, не включались в программу практического выполнения. Замечательный ученый, мыслитель и активный гражданин Д. И. Менделеев также входил в число консервативной части русской интеллигенции, в 1905–1907 гг. был в числе первых вступивших в «Союз русского народа», чтобы поддержать монархию и право России на самобытный путь. Но при этом его понимание монархизма не совпадало с официальным его толкованием. Это был такой же личный (а не народный) монархизм, как и у М. Н. Каткова, в котором царю было отказано в праве быть организатором народного просвещения, на что и была направлена вся активность монархической идеологии, начиная с Николая I. Свою позицию Д. И. Менделеев на этот счет подробно изложил в предреволюционной работе «Заветные мысли», написанной в 1903–1905 гг.[955]

Монархическая идеология государственной власти в имперский период

Рассмотрев особенности существования народной «национальной идеи» в имперский