Путешествие в Сибирь 1845—1849 - Матиас Александр Кастрен

обозначается главной рекой, между тем как и русские, и остяки считают его притоком Три-Югана, называя реку последним именем и при самом ее впадении в Обь. В гидрографическом отношении Три-Юган одинаков с соседними ему реками, что же касается до этнографии, то мне рассказывали, что к истокам Агана приходят на летнее время казымские самоеды. Большую и более оседлую часть народонаселения составляют остяки, живущие и лето, и зиму по берегам своих рек и промышляющие звероловством, рыбной ловлей и оленеводством. Число остяков по Торм-Югану и Агану, как говорят, простирается до 300 душ, из коих только 96 принадлежат к Аганской волости.

Письма

I

Статскому советнику А. И. Шёгрену. Торопкова, 4 (16) июля 1845 г.

Отрешенный от всего остального человечества, прожил я почти целую неделю на маленьком островке в неизмеримом устье Верхней Оби и потому не мог отвечать на ваше письмо от 16 (28) мая, которое нагнало меня только на пути к моему теперешнему местопребыванию. Ответ мой я мог бы, конечно, отправить из Самаровой, но не успел и потому пользуюсь теперь не совсем верной оказией, отправляя его с рыбаком из Тобольска. Но путевых заметок не присоединяю, потому что мой Меркурий отплывает сию минуту, да и я сам через час отправляюсь в остяцкое селение, находящееся в 15 верстах от русского, в котором теперь пребываю. Путевой же отчет постараюсь между тем держать в готове, чтобы отправить его при первом удобном случае. Но этот удобный случай едва ли встретится раньше месяца.

Дело в том, что здесь, при устье Верхней Оби[53], я открыл совершенно неожиданно несколько небольших самоедских племен, говорящих наречием, значительно уклоняющимся от того, которым говорят прочие самоеды. До сих пор постоянные занятия остяцким языком мешали мне заняться серьезно самоедским, и потому раньше месяца, вероятно, я не вырвусь отсюда. На пути из Тобольска в Торопкову (название деревни, в которой я теперь обретаюсь) я пробыл три недели только в Цингалинских юртах и никуда не сворачивал в сторону. Отсюда я предполагаю отправиться в Сургут. Заезжать в Кондинск теперь незачем, потому что в настоящее время самоедов там нет, да сверх того, здешние принадлежат именно к кондинским, или казымским, самоедам, о которых я так много слышал еще в первое мое путешествие. Наконец я добрался-таки до них, и совершенно случайно. Их здесь так мало, и они так перемешались с остяками, что никто о них и не знает. В Самаровой, которая отсюда не далее 80 или 90 верст, знали только, что в Топорковой есть один какой-то работник из самоедов, ради его-то я и свернул сюда, вместо того чтобы ехать прямо в Силярск, как располагал прежде. На первые мои расспросы о нем мне ответили решительным уверением, что здесь нет никаких самоедов; по счастью, вскоре по моем приезде я наткнулся на несколько лиц, очевидно самоедских, и когда я указал на них, стали говорить, что действительно есть здесь и кочующие, и живущие в работниках самоеды; наконец сообщили, что по окрестностям бродят еще и другие племена. Но обо всем этом вообще и в частности передам в путевых отчетах...

От работы и удушливого зноя грудь моя пострадала порядочно, а желудок сильно протестует против русских кушаньев. В Сургуте, где я располагаю быть в конце августа или начале сентября, может быть, мне удастся несколько отдохнуть и запастись силами на зиму.

II

К асессору Раббе. Чебакова, 25 июля (6 августа) 1845 г.

Хотя гребцы, которые должны перевезти меня в ближайшее остяцкое и самоедское гнездо, уже наняты, я не могу, однако ж, отправиться в путь, не поблагодарив тебя от всего сердца за письмо твое от 30 июня, полученное мною вчера в деревне Чебаковой при Верхней Оби между Самаровой и Сургутом. Вообще говоря, положение мое теперь во всех отношениях порядочно. Правда, грудь иногда побаливает, но оно так и должно, потому что, во-первых, надсадил себя работой, во-вторых, жил несколько времени на покрытых илом островках сажень в семь длиною — единственных местах, остававшихся над водою во время страшного половодья, заливающего приобьскую страну на неизмеримое пространство. Главным занятием моим в продолжение лета был остяцкий язык, а в последнее время самоедский, не говоря уже о тысяче других, менее важных дел. Хотя иногда кожа и горит, но все-таки теперь я весел и доволен, ибо вижу, что многие из моих теорий оправдываются и будут приняты.

Между прочим, благодаря нескольким малочисленным самоедским племенам, которые оставались до сих пор неизвестными и на которых я неожиданно наткнулся на Верхней Оби, алтайское происхождение финнов приобрело математическую достоверность. Вследствие этого открытия теперь можно проследить почти непрерывающуюся цепь самоедской семьи народов от Архангельска и Мезени вплоть до прибайкальской страны. Но что же тут общего с финляндскими делами — спрашиваешь ты меня. На этот вопрос я думаю в скором времени послать ответ в С.-Петербургскую Академию наук, но не могу удержаться, чтобы не выболтать тебе следующего: язык новооткрытых самоедов обнаруживает встречающимися в нем изменениями букв и другими особенностями такое близкое сродство между финским и самоедским, что если последний и нельзя считать членом финского корня, то во всяком случае нельзя не признать языком, находящимся в ближайшем сродстве с финским. Из этого следует, что оба народа должны иметь общую точку исхода, а что этой точкой может быть только Алтай — это доказывается еще и некоторыми другими фактами. В продолжение лета я несколько ознакомился и с татарским языком и открыл, что финский и татарский языки не только в грамматическом отношении, но и множеством слов обнаруживают такие важные сходства, что близкое сродство их не может подлежать никакому сомнению. А татары, как известно, принадлежат также к числу древнейших алтайских народов, равно как и монголы, которых в последнее время начали считать отраслью тюркского племени, имеющей и по языку сродство с турками, или татарами. Следовательно, и этот путь приводит нас к Алтаю как к первоначальному отечеству финнов. К этому присоединяется еще и то, что остяки, составляющие несомненную ветвь финского племени, распространены почти до помянутого хребта. Наконец, нельзя также не заметить, что многие названия мест в алтайских странах — финского происхождения. Так как все вышеприведенное невольно приводит меня к предположению, что наш язык и наша древнейшая история находятся в самой тесной связи с языком и с историей татар и монголов, а может быть, и тибетян, и китайцев, то со временем, если