Секретов не будет - Илья Миронович Шатуновский

— На этом берегу местность повыше, сюда, должно быть, и не дошла вода. Здесь мы и посмотрим шахты, — ободряет нас Винсент.

Мы озираемся в надежде увидеть мощные копры, шахтные строения. Но ничего нет. Проходим деревенскую улицу, вызывая немалое удивление жителей, особенно мальчишек, минуем небольшую рощицу. Перед нами открывается узкая долина.

— Ну, вот, не зря ходили! — восклицает наш проводник. — Эта шахта, конечно, работает.

Глядим туда, куда показывает Винсент Амасурая, и видим трех полуголых людей, склонившихся над какой-то ямой.

— Где же шахта?

— Так вон она и есть!

Мы подходим к яме. Один из рабочих стоит по пояс в воде, в руках у него большая плетеная корзина. Другой лопатой нагребает ему в корзину песок, смешанный с гравием. Третий сидит на корточках и наблюдает за двумя другими.

— Это надсмотрщик, — поясняет Винсент Амасурая. — Он следит, чтобы рабочие не спрятали самоцветов. Правда, иногда землекопы умудряются проглатывать камни. Но надсмотрщик не должен зевать.

Насыпав корзину доверху, рабочие промывают песок до тех пор, пока на дне ее не останутся только камешки. Тогда они внимательно рассматривают их и, не найдя драгоценных, выбрасывают. И все начинается сначала.

— Россыпи драгоценных камней залегают здесь совсем неглубоко, — рассказывает Винсент Амасурая. — Яму копают обычными лопатами, землю из нее вытаскивают ведрами и высыпают в отвал. Вот и вся шахта. К отвалу по небольшому каналу подводится вода, и всю вынутую землю промывают вот в таких корзинах. Если попадаются драгоценные камни, они остаются на дне. Способ этот старый. Так, наверное, добывали самоцветы и тысячу лет назад.

— Эдак ведь каждый может искать рубины и аквамарины! — восклицает Жак Кан. — Взял лопату, ведро и корзину…

— Не скажите, — останавливает его Винсент Амасурая. — Прежде, чем рыть шахту, надо иметь по крайней мере тысячу рупий.

— Для чего же? — удивляется журналист из «Юманите».

— Земля принадлежит помещику. Чтобы начать работы, ему нужно уплатить. Он же и получает львиную долю добытых драгоценных камней. Ведь помещику принадлежит не только земля, но и все, что лежит в ней.

— Много ли вы зарабатываете? — спрашивает Ришард Фрелек одного из рабочих.

— Когда как, — отвечает человек, стоящий в воде. — Четыре года назад мы, шестеро рабочих, нашли два камня стоимостью в двадцать тысяч рупий. Хозяин щедро заплатил нам: семьсот рупий. С той поры мы больше не находили таких дорогих камней. Но мы не теряем надежды. Ведь нам может повезти еще раз!

Рабочий закашлялся, и из его груди вырвался надрывистый, болезненный хрип. Потом он снова взялся за работу.

К машине мы возвращались молча. Я шел и думал о тяжелом труде этих худых, измученных людей, которые весь день работают в воде под палящими лучами экваториального солнца, наживая ревматизм и чахотку. Работают для того, чтобы камни, добытые их рабочими руками, засверкали в ожерельях и браслетах обленившихся заморских аристократок.

И Ратнапура — город самоцветов не казался таким уж блистательным и сказочным…

За Ратнапурой селения встречаются все чаще и чаще. Теперь они стоят не в лесах, а прямо по обочинам большой автомобильной дороги. В центрах поселков на возвышенности, огражденной камнями, растут священные деревья — предмет поклонения буддистов. Хижины в селениях низкие, душные, поэтому вся жизнь людей проходит на улицах.

Завидя машину, торговцы кокосовыми орехами, апельсинами, бананами начинают пронзительно и зазывно кричать. Тут же местные кулинары готовят пищу, и люди, съев чашку риса, обильно приправленного перцем и пряностями, ложатся отдыхать прямо на землю, накрыв головы кусками белой материи.

Машин на дорогах мало, больше повозок. В качестве тягловой силы здесь используются маленькие одногорбые животные — зебу.

Неподалеку от дороги рабочие строят какое-то замысловатое сооружение, уже достигшее высоты двухэтажного дома. Состоит это строение из длинных жердей, привязанных одна к другой листьями пальмы. Снизу и доверху к жердям подвешены кокосовые орехи, бананы, ананасы. Далеко вокруг разносится терпкий запах тропических фруктов. Легкий ветер колышет матерчатые плакаты с текстами на сингальском языке.

— Что это за строение, такое легкое даже для лета, без окон, без дверей, без крыши?

Винсент Амасурая мучительно долго подбирает слово:

— Как это у вас называется? Вот все время помнил, а сейчас забыл. Ах да, крематорий!

— Крематорий!

— Да, да! — отрицательно качает головой наш проводник (сингальцы говорят «да», отрицательно качают головой так, как у нас, когда говорят «нет»). Умер какой-то богатый буддист. Его тело, по нашему обычаю, будут сжигать в этом специально построенном лесном крематории.

А дорога, петляя, поднимается вверх. Скоро начнется Центральное нагорье, самая высокая часть острова. Эта местность состоит из горных цепей и обрывистых долин, по которым мчатся широкие стремительные реки, низвергаясь вниз живописными водопадами. К берегам одной из таких рек — Калу-ганги мы и держим свой путь.

Сейчас в горы проложены автомобильные магистрали. Но еще недавно надо было приложить немало сил и трудов, чтобы добраться до этих мест. Недаром горные районы Цейлона дольше всех сопротивлялись английским колонизаторам. Лишь в прошлом веке англичанам удалось силой оружия распространить свое влияние и на Центральное нагорье.

За окном автомобиля уже иной ландшафт, иная природа. Исчезла величавая кокосовая пальма. На смену ей пришли другие растения. Вот тянет свои золотистые початки навстречу солнцу высокая кукуруза. Мы видим какие-то рослые деревья, на стволах которых сделаны глубокие надрезы, и узнаем, что это начались знаменитые каучуковые плантации. На деревьях из надрезов выступает сок, называемый латексом. Он настолько густой и вязкий, что, чуть-чуть застыв, растягивается, как резина.

Надрез на каучуковом дереве делается раз в сутки, обязательно рано утром. Выделившийся латекс рабочие собирают в большие плетеные корзины. Один рабочий обслуживает обычно полтора-два гектара плантаций.

В центре плантации виднеется одноэтажное здание каучуковой фабрики. Пытаемся найти хозяина, но нам объясняют, что он живет в Коломбо и на своей фабрике появляется очень редко. Его замещает надсмотрщик Джозеф Спирил.

Вместе с Джозефом мы заходим на фабрику. Воздух здесь настолько горяч и тяжел, что с непривычки у нас начинает кружиться голова. В помещении топятся огромные котлы. Женщины — а их на фабрике большинство — варят в котлах латекс, смешанный с водой и муравьиной кислотой. Смесь эта нагревается до тех пор, пока не свертывается. Затем из смеси выжимают воду с помощью деревянных валков. Из-под валков выскакивают уже готовые листы каучука длиною в пятьдесят и шириною в тридцать сантиметров. На каучуковые листы наносят ромбический рисунок, чтобы при транспортировке они не склеивались друг с другом.

— Теперь вам остается осмотреть только коптильную камеру, — говорит Джозеф Спирил.

Мы выходим из помещения, углубляемся в лес и