Триумф домашних тапочек. Об отречении от мира - Паскаль Брюкнер

себя напоказ, раскидывать себя по социальным сетям. Ютуберы, инфлюенсеры, блогеры собирают кругленькие суммы за свои советы по части моды и косметики. Я — герой необычайной истории, которую я сам рассказываю о себе и для себя, а вас зову повосхищаться мною, — так подросток где-нибудь на кухне трясется над своим ТикТоком, не имея возможности поплясать на дискотеке вместе с толпой ровесников. Видеоролики и социальные сети заменили популярные когда-то личные дневники, но, если для записей вольно или невольно что-то отбирают и не вынуждают читателя читать подряд, страницу за страницей, камера фиксирует все подряд: как наполняется мусорное ведро, как опорожняется ванна, как растет салат, как ревет пылесос, и тут же, разумеется, восходы и закаты под восторженное пыхтение в микрофон. Видеонаблюдение за самим собой не так важно, как полная прозрачность для других. Когда личная сфера приобретает непомерную важность, все, что раньше оставалось потаенным: житейские мелочи и подробности, какие прежде были интересны только супругам, — возвышается до публичного уровня.

Тайного больше не существует, скажут пессимисты. Нет, существует, но распахнутое настежь, общее со всеми. И по нему сверяют как свое сходство с ними, так и свою оригинальность. Самое странное при этом, что таким пустякам придается большое значение, такая чепуха воспринимается как что-то серьезное. Наши серые будни сильно отдают отшельничеством, но это отшельничество коллективное. Быть может, смысл столь точного воспроизведения каждого часа и каждой недели в том, чтобы молодые убедились: их жизнь имеет ценность, поскольку все мы из одного теста. Но интернет — еще и общий соглядатай, он шпионит за всеми, кто им охвачен; благодаря глумливой болтовне любовников он разоблачает интимные вожделения, запретные связи и, как советские спецслужбы во времена своего процветания, позорит уличенных в непристойном поведении. Чего не мог предусмотреть Кафка в рассказе «Нора» — о человеке, который зарылся в землю, как крот, и спасается от подстерегающих его хищников, — так это того, что благодаря интернету и социальным сетям самое сокровенное станет самым незащищенным. Превратится, с нашего согласия, в театральную сцену, доступную всеобщему обозрению, и в этом театре зрители и актеры будут взаимопроницаемы. Личное полностью обобществилось, святая святых стала проходным двором, чему мы нисколько не противились. «Внутри себя я существую только внешне. Я живая сцена, по которой проходят разные актеры, играющие разные пьесы» (Пессоа) [56].

«Каждый избранный человек, — писал Ницше, — инстинктивно стремится к своему замку и тайному убежищу, где он избавляется от толпы, от многих, от большинства, где он вправе забыть правило „человек“, будучи исключением из него» [57]. Но когда это желание обособиться становится коллективным, когда оно само становится признаком стадности, то «избранный человек» должен от него отказаться из страха уподобиться презренной толпе. Если уже в нынешнем веке пространство частное восторжествует над публичным, каждому придется создать у себя дома заменители всего на свете. Станет великой радостью заменить происшествия их атмосферой, приключения — видеопрогулками (с перерывами на путешествие пешком от кресла до дивана или от кровати до ванной комнаты). А переход из комнаты на кухню и обратно будет считаться переменой мест. Что такое свобода, которая не знает препятствий и не рискует выйти за порог, как не жалкий суррогат? Суждено ли великому театру мира исчезнуть, поглотит ли его экранное окошко? Прежде частная жизнь нуждалась во внешнем мире, не замыкалась в себе, в чем и было ее преимущество. Теперь же, благодаря вездесущей Сети, она ударилась в солипсизм и упивается собой, любуется тенями, которые принимает за реальность.

Глава 11. Домашний халат Дидро

Приоритет частной жизни ознаменовался возродившимся интересом к бытовой технике и обращением мужчин к делам, которыми, как считалось до сих пор, пристало заниматься женам и служанкам. По этой же причине появились новые решения жилых помещений и кухни, приобрели особое значение привычные, но увиденные заново предметы быта. Уже в XVIII веке некоторые упрямцы порицали все это, называли «безделицами» (Руссо), «нелепой суетой» (Робеспьер), «вздором и пустяками» (Адам Смит). Веком позже Бодлер обрушится на «одержимых домашней утварью», а Флобер во времена Второй империи воскликнет: «Будем вопить против полушелковых перчаток, против канцелярских кресел, против макинтошей (плащей из непромокаемой ткани. — П. Б.), против экономических печей, против поддельных материй, поддельной роскоши, ложной гордости! Индустриализм развил уродливое в чудовищных размерах!»[58] Счастье стряпать у себя на кухне, колдовать над кастрюлями, сковородками и сотейниками, превращать овощи, мясо и крупы в сложные блюда, управляться с невероятными современными приборами, которые чистят, варят, измельчают, обогревают, прислуживают вам да еще и разговаривают, изобретать космические смеси на своей плите, начищать все в доме до блеска, гладить, стирать, хозяйничать — это, бесспорно, прогресс, поскольку все это перестало быть уделом женщин, и теперь этим занимаются все. Кто-то воспринимает включение мужчин в домашнее хозяйство как наказание, утрату привилегий, кто-то наоборот — как развитие, расширение своих возможностей. Любители теперь способны вникать в мельчайшие детали. Бытовая техника, возможно, не освободила женщин, но значительно облегчила им жизнь. Никто из нас не может обойтись без дурацких, но полезных услуг этих машин, которые еще Борис Виан перечислял в знаменитой песенке «Баллада о прогрессе», всех этих «рюшкоутюжек, атомиксеров, курошкуродралок». Мы немеем перед сложными домашними роботами, осветительными приборами, электронными машинами, — чтобы только прочесть инструкцию к ним, требуется высокий коэффициент интеллекта, и орудуем шваброй, тряпкой и молотком, как наши предки — шпагой или алебардой. Уход за домом — это в некотором роде уход за своим душевным здоровьем. Когда в квартире порядок, наш ум тоже может упорядоченно действовать и здраво рассуждать.

Особую значимость при возврате в личное пространство обретают плед, халат и домашние туфли — ведь что такое домашние туфли? Это умиротворяющая смена ботинок или сапог, превращение ног шагающих в отдыхающие: атрибут движения стал атрибутом неподвижности. Это кокон, округлое мягкое гнездышко. Летучая стопа и та, окунувшись в войлок и шерсть, соглашается остаться навсегда и расслабиться в теплой пушистой норке. Неудивительно, что в пандемию торговля домашней обувью побила все рекорды, так что, как в случае со многими другими товарами, возник дефицит и перебои в поставках сырья[59]. Шлепанцы стали синонимами уюта и покоя. Трудно представить себе деятельных и воинственных героев в шлепанцах. Жизнь в мягких тапочках заведомо более мирная, чем жизнь в городских туфлях или кроссовках, которые навязывают нам динамичный ритм[60]. Застать какого-нибудь кумира публики, великого художника, великого писателя, выдающегося артиста в шлепанцах значит принизить его неприглядным прозаизмом. Можно сколько угодно повторять вслед за Гегелем: «Для