Альманах «Российский колокол». «Новые писатели России». Литературная премия М. Ю. Лермонтова. Выпуск №4 - Альманах Российский колокол

и ловко захлопнула дверь японского утиля. И совсем не свойственно внешней вальяжности, резво, как при отмашке стартового флажка, юзом рванула с места на автостраду. Повидавший немало, я опешил стремительностью пролетевшего, как вихрь среди ясного неба, сумбура. Я понял главное: мне помешала засевшая под спудом текущего времени мысль о вседоступности, если хотите, вседозволенности, где деньги решают все. А возможно, лежавший в кармане адрес с желанием оттянуть предполагаемый финал. И все же в негодовании я сорвал ненавистную «бабочку», остановил первого попавшегося «бомбилу», в резких тонах приказал ему высадить меня у одинокой, традиционной скалы, всегда упорядочивающей грусть.

Оттуда открывался вид на уходящее за горизонт море. Перед глазами, сцепив за спиной руки, стоял Он – нескладный и изможденный. Засвистевший в ушах ветерок вызвал дрожь: его посвист был схож с его голосом:

– Помоги моей Нулечке…

Он казался морально сломленным. Все ли я сделал, чтобы улучшить его участь? Деньги, данные начальнику подразделения в помощь ему, вряд ли послужили существенным подспорьем в его беде. Мысли буравчиком сверлили разгоряченную голову. Природа даровала нам разум – не для того ли, чтобы в итоге бичевать себя от собственного бессилия? Только сильные мира сего могут позволить себе манипулировать достояниями чести.

Серьезная статья, поломавшая ему жизнь, железные путы тогда – сегодня, в обозримых десятилетиях, кажутся такой малой шалостью. Я его не мог не понять и не стал более напоминать посещениями о другом, не ограниченном колючей проволокой пространстве, хотя и полном несовершенства. Как я узнал позже, он не умер физически – выкарабкался вопреки увиденной мной безысходности, растворился в глуши поселений староверов. В круговерти национальной мясорубки исчезла из поля зрения и его семья.

Глава 2

Порывами то усиливался, то отпускал морской свежак. Бирюзовые барашки волн с завидной последовательностью катили к бесстрастной береговой черте, сбивая ритм конвейера мыслей. Извилистая тропка манила сбежать к морю – там умирающие ламинарии томились зыбким отвалом среди прочей бессмыслицы штормового безумства. «Я нашел Нулечку!» Напоенная родным запахом, голова полнилась картиной следующей встречи. Под ногами обрушилась груда щебня, потревожив невидимое гнездовище красногрудого кустарничка. Его надрывный крик и всполошенный вид заставили извиниться за непрошеное вторжение и отказаться от спуска вниз. Машины проносились по шоссе без претензий и предложений. Решил возвращаться назад, не огибая щель горного рельефа, сократить путь. Наметившаяся было тропка пропала, чертополох подлеска с засильем держи-дерева сменился уходящим под уклон плато, поросшим свечками туй вперемежку с можжевельником. Малейшие ложбинки щетинились прошлогодним сухостоем, сквозь него стремились к свету струйки ядовито-зеленой травки. Солнечный взгорок с выемкой супеси окутался сиреневой дымкой крокусов. Изворачиваясь на сыпняке, вслепую приобнял жирующую, не в пример унылому держидереву, туйку. За ней что-то всполошилось, ухнуло устрашающим рыком – на меня уставилось ощетинившееся сурло дикого кабана. Стремительный перепляс вокруг деревца продлился мгновения, но оставил надолго бьющееся в агонии сердце. В какую-то секунду я осознал: кабан спал и, как и я, не жаждал этой встречи. Я ухнул ответно – зверюга почти неуловимо ввинтился в породу на сто восемьдесят градусов и в смешном прыжке сиганул в сторону, разметая копытцами щебень. Переведя дух, я присел на валун – в воздухе в смеси с запахом потревоженной хвои повисла энергия чужого сильного присутствия.

«Посланник параллельного мира или тривиальная случайность?»

Оглянулся вокруг: вполне мирно заигрывал теплый ветерок, все так же дичились друг друга свечки туек, напрягалась в последних усилиях тяжелая головка крокуса – молчала непробиваемой стойкостью стена серого подлеска. Ни малейшая подсказка не принесла ответа. Лишь всепобеждающий воздух подкрадывающейся весны заполнял содержимое открытой души знакомым букетом ощущений.

На окраине города, на границе света и тьмы остановился в попытке привязать ночную вакханалию к краскам окружающей природы. С ужасом для себя, возможно, впервые открыл замаскированную закономерность наступающего мракобесия.

«…Высоко в небе светило солнце, а горы зноем дышали в небо».

– Как силен Максим Горький в простоте и силе слога! – сказал, отвлекшись от рассказа, мой дед.

Откроюсь вам: в рассказе я моментами забывал размеренно дышать. Понимая мой недуг, дед ворохнул под собой мешок свежескошенного сена – я задохнулся его ароматом. Вдохнул глубоко – не надышался, а в голове сделался непредвиденный коллапс. Этот дед – он все подмечал.

– Впечатлительный ты очень, дай твой пульс. Не считая, ошибусь ненамного – под девяносто шпарит. Это хорошо: ты такой чувствительный – не сожги себя дотла, прежде чем выделишь нужное другим тепло. Я тоже только внешне сдержан. Человечек, о котором идет речь, – его дочь, и он и она оставили неизгладимый архитектурный след в моем мироздании. Благодаря этому следу я где-то стал добрее, где-то снисходительнее к окружению, где-то с большим почитанием к Богу. Природа толкала меня на грань ошибок, чужими примерами охраняя от катастрофы.

Гляди, синицы подпортили наш последний батон. Всеядные шельмовки – хотят разнообразия, как и мы. Хотим кто исподволь, а кто до жадности откровенно. Кроме хлеба насущного дай нам зрелищ. Отдышался? Скоро коснусь главной интриги рассказа.

Глава 3

С обострением от утреннего диалога сознание подогревалось предстоящим логическим концом. Адрес с заманчивым звучанием «Изумрудная» отпечатался в памяти нестираемым клеймом. Вычурно ухоженные палисадники раскинулись роскошью двориков. Обстановка располагала к спокойному течению мыслей. Заветный № 22 неизбежно приближался. В воротца прелестного домика с зеленой крышей ткнулась носом старенькая «Хонда». В отличие от преобладающих в округе цветниковых клумб, перед этим домиком равными квадратами расположились две умиляющие взор земляничные полянки. Лианы гледичии толстыми жгутами стволов очертили границы владения. Собственные шаги в охваченном мертвой тишиной пространстве казались кощунством. Даже калитка не издала ни малейшего звука. В мирной уютности дворика охватила оторопь между «позвать» и «постучать». Спас положение звонок, отозвавшийся в глубине веранды звоном атакующего комара. Бросился в глаза идеальный порядок: ни единая вещь, даже такая, как тряпичный шут, не противоречила гармонии убранства. Кусты роз смотрелись в небо веселым одеянием этого шута: розовыми, малиновыми, желтыми, красными и еще неведомого сочетания цветов лепестками поднимались из сплошного ковра мелкоцветного волошка. Бесшумно всколыхнулась шелковая занавеска. В проеме в назидательной позе выросла женская фигурка. Огонь ее глаз прожигал. Она узнала меня, с виду явно не удивившись моей вопиющей наглости. Запахнутый в спешке халат японского содержания нежно оголял красивые белые ноги до разумных пределов. На груди блистал зеркалом известный профиль. Хотелось что-то сказать, но мысли спутались царственным изваянием. Она стояла, уподобившись скульптуре тонко чувствующего мастера. На что я решился наконец – это ткнуть себя в грудь, показывая в ее сторону. Снисходительно, едва заметно, она кивнула в ответ. В этом