Собиратель историй - Иви Вудс

у него заболел, но я не помню чем, да это и неважно. — Он сплюнул в камин. — Крыша дома с одной стороны нависала над крепостью, над фортом — в общем, как ни назови. Поговаривали, что фейри все еще живут там, и люди побаивались ходить мимо, считали, что это накличет беду.

Я объяснила Гарольду, как выглядит форт фейри: насыпь из камней, выложенных по кругу. С детства нам строго-настрого запрещали приближаться к ним, и никому не приходило в голову совершить столь глупый поступок. Гарольд перевернул блокнот и показал мне карандашный набросок, в самом деле сильно похожий на форт фейри. Я кивнула, догадываясь, что он уже слышал о них раньше от других свидетелей, и снова принялась переводить слова Кахала.

— В общем, ребенок заболел. Стояла середина лета, и вот однажды вечером со стороны форта послышался звук, как будто работали пилой. Все подумали, что это очень странно, и парочка местных жителей пошла посмотреть, кто задумал что-то пилить в такой поздний час. Они все осмотрели, но не нашли ни пилы, ни того, кто пилил. Поблизости не было вообще никого — ни человека, ни какой-нибудь нечисти. Они вернулись в дом и только сели, как звуки повторились — теперь уже ярдах в десяти от них. Поиски снова ничего не дали. На третий раз к визгу пилы прибавился стук, словно кто-то молотком забивал гвозди. Сосед того мужчины был храбрый, он рискнул приблизиться к форту, чтобы разобраться, в чем дело, и наконец-то узнал правду. «Это фейри, — крикнул сосед, — я их вижу! Они очень заняты». «А что они там пилят?» — спросил хозяин дома. «Детский гробик, — ответил сосед. — Основание уже готово, теперь мастерят крышку». Мужчина едва не лишился чувств от ужаса, но, собравшись с силами, он бросился в дом, чтобы проведать своего ребенка.

Прежде чем перевести рассказ Гарольду, я не удержалась и спросила старика, был ли это гроб для больного ребенка.

— Той ночью ребенок умер, а его отец уехал, и дом превратился в руины. Нельзя было строить его так близко к форту. — Кахал печально покачал головой. — Ничего, кроме несчастья, это не могло принести.

Я старалась держаться спокойно, переводя Гарольду эту историю, но едва ли мне это удалось. Голос дрожал, и Гарольд даже пару раз просил меня говорить погромче, потому что я почти перешла на шепот. Не верилось, что мы столько раз убирались у Кахала, болтали с ним, а он никогда не упоминал эту жуткую историю. С другой стороны, всех связывало негласное правило молчать о подобных вещах, словно один только разговор мог обрушить беды на наши головы. Я поняла, что приезд Гарольда расшевелит людей, ведь он будет задавать вопросы, которые никто не решался задать. Кто знает, какие тайны хранят жители Торнвуда?

Мы выпили чаю и перекусили, а потом, попрощавшись с Кахалом, снова двинулись в путь. Мысли мои занимали волшебные плотники, мастерившие детский гробик, и я почти не обратила внимания на Джонни Килбрайда, который ехал через поля с корзиной торфа за спиной.

— Кто это? — спросил Гарольд так неожиданно, что я чуть не упала с велосипеда.

— Где? — пискнула я, силясь вернуться к реальности.

— Вон там, мужчина в кепке.

— А, это Джонни Килбрайд. Он не местный, подрабатывает на фермах, где нужна помощь. — Я решила было, что Джонни, поскольку он не из наших краев, не пригодится нам, но Гарольд был иного мнения.

— Может, ему найдется что рассказать нам?

Мы бросили велосипеды на обочине и подождали, пока Джонни приблизится. Этот тощий парень всегда выглядит так, будто его не помешает накормить. Я представила их друг другу, и Джонни, прислонившись к старой каменной стене, поведал нам историю. Он говорил по-ирландски: хотя Джонни прекрасно знал английский, но сразу заявил, что о Добром Народце предпочитает рассказывать на своем языке.

— Я был тогда еще молодой. Как-то раз мы с отцом решили накопать торфа недалеко от дороги. К вечеру, когда небо уже окрасилось розовым, мне показалось, что где-то играет музыка. Я спросил отца, но он ничего не слышал, и мы продолжили копать. А потом откуда-то появился мужчина, очень высокий и красиво одетый. Он подошел к нам и сказал: «Хватит вам торфа на вечер. Идите домой и не оборачивайтесь». Мы с отцом удивленно переглянулись, а когда снова посмотрели на мужчину, он выглядел уже совсем иначе. Зубы у него заострились, а лицо сморщилось, как если бы он стал стариком. Он уменьшался в размерах, уже был на фут ниже, и я понял, что он стареет прямо у нас на глазах, у него выпадали волосы… ну и все в таком духе. Честно скажу тебе, Анна, мы побросали лопаты и бросились наутек и ни разу не оглянулись.

Я перевела рассказ для Гарольда, который записал его во всех подробностях. Мне почти захотелось добавить что-нибудь еще, потому что история закончилась очень уж резко.

— А бывало с тобой еще что-нибудь необычное? — бесцеремонно спросила я. Но Джонни лишь отвел взгляд и что-то пробормотал. Гарольд тем временем продолжал делать пометки в блокноте. Я осознала, что он, должно быть, привык слышать такие странные обрывочные легенды, которые на самом деле ничего не доказывали. Впрочем, возможно, он и не искал доказательств существования фейри.

Вдруг ни с того ни с сего (может, чтобы оправдать ожидания янки, который уделил столько времени расспросам) Джонни вспомнил про другой случай, когда повстречал фейри.

— Как-то одна странная женщина сказала мне, что моя мать умрет, — начал он, не уверенный, что нас это заинтересует.

— Отлично! — излишне бодро воскликнула я. А потом, опомнившись, добавила более сдержанно: — Сочувствую твоей утрате, Джонни.

— Мне тогда было чуть меньше тридцати, — он приободрился и потер подбородок. — Я был один, ловил форель в реке. Штаны закатал до колен, у ног бежит прохладная вода — и тут кто-то засвистел совсем рядом. Я оглянулся и увидел, что позади меня стоит джентри[10]. Я так испугался, что поскользнулся и плюхнулся в воду — вымок до нитки! Она была как видение, золотистые волосы, такие длинные, прямо до… ну, до низа спины. Она жестом пригласила меня сесть рядом с ней и сказала вот что: «Твоя мать умрет через двенадцать месяцев — не дай ей умереть без отпущения грехов». Потом она еще говорила, что я должен найти священника, все подготовить, но тут уж я разглядел, что губы у нее не шевелятся. Вот только я все равно слышал в голове ее голос, он был похож на едва слышный шепот. Как бы то ни было, моя мать умерла