Предания Русского Севера - Н. А. Криничная

шли в Лача. Ну вот, он на этом Лача сделал свои засады. И вот мне Иван Васильевич и говорит: «Вот смотри, парень, в эти в наши хвощи, посмотри вот в наши заросли камыша; ты думаешь, эти копанцы — это что такое?» Ну, я посмотрел: верно, копанцы. Как-то странно: растет осока, камыш, и вдруг среди них вьется дорожка, она не заросшая, ничего, вьется и вьется километра за два к берегу. И этой дорожкой можно проехать лодкой прекрасно, называется это — копанец. Вот он и говорит: «Вот эти-то копанцы остались от тех лихих времен, времен атаманов. Они-то, — говорит, — они были очень скрытные; между прочим, их трудно было найти и знать их тоже, они кривуляли, петляли. Ну вот, узнать, куда ехать, в котору сторону, особенно когда камыш выше тебя ростом, не видно, да особенно в вечернее время. Ну, специально только для этих разбойных целей и делали эти копанцы. А не так, как думают теперь: говорят, что рыбу ловить. Да какая может быть рыбная ловля в этих копанцах? Они в сажень ширины...» Ну вот, на этой дорожке, значит, он облюбовал напротив Шихиной горы себе место, для своей шайки, и отсюда он вредил этому каргопольскому воеводе.

Увидал воевода, что у него вот та с Челмы девушка понесла. Он, значит, решил от нее избавиться. А каким образом? Очень просто, он вызвал Шиху, этого бобыля, горбуна, который пасет там у него лошадей, и говорит: «Ты обязан жениться. Вот тебе невеста». И вот этой девушке и пришлось выйти замуж за Шиху: распорядился воевода. Горбун этот, Шиха, видит, что дело тут все-таки нехорошо получается. Ну, он утешал ее, что «Ну, ладно, раз так случилось, такая воля воеводы, ну что поделаешь, ну, я тебя обижать уж не буду».

И уехал он, увез ее туда к себе, на Шихину гору. Ну, живут они, поживут. И этот Семен уже узнал, что эта его возлюбленная была испорчена воеводой и, чтобы замазать свое прегрешение, (воевода. — Я. К.) выдал ее замуж за Шиху. И знал, что она уже там находится, на Шихиной горе. Он несколько раз ее навестил, ну, что ж, дальше не попрешь, раз дело вышло, все развалилось. Он только еще больше заимел обиду на воеводу. И условились... И на это дело даже пошел и Шиха, он сказал: «Давай и я вам помогу». И условились, что если воевода будет тут у нас, на Шихиной горе (а это будет, когда-нибудь да будет, потому что он часто по своим владениям ездил), приедет сюда, то вот эта жена, теперешняя жена Шихи, вывесит белье между соснами на веревке <...> чтобы дать знать Семену (а Семен будет находиться с ватагой все вот на этом на своем дежурном посту), что, мол, воевода тут, что воевода приехал, и, мол, Семен приедет и с ним посчитается.

Ну, так и случилось в одно прекрасное время (была осень, дождливо было, сыро было)... А сырости вот, между прочим, Иван Васильевич Осмон дождя боялся, так же как и я вот боюсь, боюсь я тоже дождя, и он боялся дождя, Иван Васильевич. Когда хочется что-нибудь сказать, что это дело плохое, нехорошее, говорил: «Ох, осеннее дело!» Или кому-нибудь он хочет сказать, что этот человек ни к чему не годный, у него, может, не работает там в голове, ну, в чердачке там не все, он обязательно скажет: «Ох ты, осенний человек! Да и у костра и от спички прикуриваешь». Вот эти слова он, значит, говорил, чтобы (ну, вы сами знаете) сказать, что это человек плохой.

Ну вот так. Настало время — воевода появился на дворе около Шихи, осенний, весь перемок: перемок, как гнилой обабок. Надо было ему обсушиться, согреться. Ну и сопровождающие лица тоже были в таком же плачевном состоянии, все сырые, проголодавшись. Зашли к Шихе. Их там раздели, одежду сушить положили в теплую горницу. А белое Настасья вынесла, как будто бы на просушку (на сырую-то погоду!) на сосну, на просушку. И это было замечено не только атаманом как сигнал, но и воеводой как подозрительное действие со стороны Насти.

Семен со своей ватагой занял сторожевой пост, путь там у него был через озеро, вот тут. А протяжение этого озера было (ну вот, как теперь если посчитать) три с половиной километра. Прекрасно видно, особенно на темном фоне елей, как стены этой Шихиной горы, была видна прекрасно эта белая одежда. Знак был принят, и ватага была собрана в боевом порядке. И эта ватага через озеро нагрянула туда. Ну, между теми и другими произошла стычка: то ли мало было у Семена народу, то ли он поторопился, но его тут убили стрельцы. Убили, остатки разбойников убежали. Остался хозяином, как и был, воевода. Остался и стал творить суд-расправу, так как он был царь и бог. Он видел, что в это дело была замешана Настя, так он велел ее повесить, тут же теперь же повесить. Ну, накинули веревку через сук сосны, и <...> повесили.

Так кончилась вот такая плачевная история. И, между прочим, на той же самой сосне повесил и Шиху воевода, разорил это гнездо. Вот почему называется Шихинская гора. Ведь в народе остается то, что яркое. Вот тогда были очень яркие события, и название-то прицепилось именно того человека, который участвовал в этом самом событии или жил тут.

Зап. от Григорьева Л. И. в г. Каргополе Архангельской обл. 16 августа 1970 г. Н. Криничная, В. Пулькин//АКФ. 128. № 53; Фонотека, 1376/1—1376/2.

59. Лопская деревня

Лопская деревня, значит, за тридцать километров. Дак там первыми-напервыми жителями были лопари. От слова «лопари» происходит Лопская-то эта, от слова «лопари».

Старики рассказывали, старики, а только что уж не помню, кто именно...

Зап. от Гладкова Н. X. в с. Чёлмужи Медвежьегорского р-на Карельской АССР 12 августа 1971 г. Н. Криничная, В. Пулькин//АКФ. 135. № 27; Фонотека, 1628/3.

60. Как писец Панин давал имена заонежским деревням

Местные люди помнят некоего писца Панина, который в тысяча шестьсот двадцать восьмом году по слову мирскому избран был налагать в Заонежье имена и прозвища на села: села эти <...> с божьего помощью выросли и жили безымянными, но нельзя же было оставаться им некрещеными всю жизнь.

Пошел писец Панин по стране, видит: мужчина и женщина над водою сено кучат.

— Быть это волости Сенною