Руссо и Революция. История цивилизации во Франции, Англии и Германии от 1756 г. до 1756 г. и в остальной Европе от 1715 г. до 1789 г. - Уильям Джеймс Дюрант

что умрет этой ночью. Священник совершил последнее причастие. Ближе к вечеру Моцарт потерял сознание, но вскоре после полуночи открыл глаза; затем он отвернулся лицом к стене и вскоре перестал страдать (5 декабря 1791 года).

Ни жена, ни друзья не смогли устроить ему достойные похороны. Тело было освящено в церкви Святого Стефана 6 декабря и погребено на церковном дворе Святого Марка. Могила не была куплена; труп опустили в общий склеп, рассчитанный на пятнадцать или двадцать нищих. На этом месте не было ни креста, ни камня, и когда через несколько дней вдова пришла туда помолиться, никто не смог указать ей место, где покоятся останки Моцарта.

 

КНИГА IV. ИСЛАМ И СЛАВЯНСКИЙ ВОСТОК

1715-96 ГГ.

ГЛАВА XVII Ислам 1715-96 гг.

I. ТУРКИ

В XVIII веке христианство оказалось между Вольтером и Магометом - между Просвещением и исламом. Хотя мусульманский мир потерял военную мощь после того, как Собесский отбил турков от Вены в 1683 году, он по-прежнему господствовал в Марокко, Алжире, Тунисе, Ливии, Египте, Аравии, Палестине, Сирии, Персии, Малой Азии, Крыму, Южной России, Бессарабии, Молдавии, Валахии (Румыния), Болгарии, Сербии (Югославия), Черногории, Боснии, Далмации, Греции, на Крите, Эгейских островах и в Турции. Все они, за исключением Персии, входили в состав огромной империи турок-османов. На далматинском побережье они выходили к Адриатике и противостояли папским государствам; на Босфоре они контролировали единственный морской выход из Черного моря и могли по своему желанию блокировать русских в Средиземноморье.

Перейдя с венгерской территории на мусульманские земли, поначалу можно было заметить небольшую разницу между христианской и магометанской цивилизацией. Здесь также простые и набожные бедняки обрабатывали землю под властью умных и скептически настроенных богачей. Но за Босфором экономический ландшафт изменился: едва ли пятнадцать процентов территории было возделано; остальное - пустыня или горы, допускающие только добычу полезных ископаемых или выпас скота; характерной фигурой был бедуин, черный и иссушенный солнцем, сложно укутывающийся от песка и жары. В прибрежных городах и прибрежных поселках шла торговля и ремесла, но жизнь казалась более неторопливой, чем в христианских центрах; женщины сидели дома или ходили с величественным достоинством под своими ношами и за чадрами, а мужчины неторопливо двигались по улицам. Промышленность почти вся была ручной, а мастерская ремесленника была пристройкой к его дому; он курил и болтал во время работы, а иногда делился своим кофе (qahveh) и трубкой с задерживающимся клиентом.

По большому счету, простой турок был настолько доволен своей цивилизацией, что на протяжении веков не терпел никаких существенных изменений. Как и в римско-католической доктрине, традиция была столь же священна, как и священное писание. Религия в исламе была более могущественной и всепроникающей, чем в христианстве; Коран был законом, как и Евангелие, а богословы - официальными толкователями закона. Паломничество в Мекку ежегодно сопровождалось трогательным драматизмом по пустыне и пыльным дорогам. Но в высших слоях общества рационалистическая ересь, озвученная мутазилитами VIII века и продолженная в эпоху веры мусульманскими поэтами и философами, получила широкое и тайное одобрение. Из Константинополя в 1719 году леди Мэри Уортли Монтагу сообщала:

Эффенди (то есть ученые)... верят во вдохновение Мухаммеда не больше, чем в непогрешимость папы. Они откровенно исповедуют деизм между собой или перед теми, кому они могут доверять, и никогда не говорят о своем законе [велениях Корана и традициях] иначе, как о политическом институте, пригодном теперь для соблюдения мудрыми людьми, хотя сначала он был введен политиками и энтузиастами".1

Секты суннитов и шиитов разделили ислам, как католицизм и протестантизм разделили западное христианство; а в XVIII веке Мухаммед ибн-Абд-аль-Вахаб, шейх Неджда, центрального плато, которое мы сегодня знаем как Саудовскую Аравию, основал новую секту. Вахабиты были пуританами ислама: они осуждали поклонение святым, разрушали гробницы и святилища святых и мучеников, осуждали ношение шелка и употребление табака и отстаивали право каждого человека самостоятельно толковать Коран.2 Во всех сектах были популярны суеверия, религиозные самозванцы и фальшивые чудеса пользовались всеобщим доверием, а царство магии большинство мусульман считало таким же реальным, как мир песка и солнца.3

В образовании доминировало духовенство, которое считало, что хороших граждан или верных соплеменников можно воспитать скорее дисциплинирующим характером, чем раскрепощающим интеллектом. Духовенство выиграло битву против ученых, философов и историков, процветавших в средневековом исламе; астрономия превратилась в астрологию, химия - в алхимию, медицина - в магию, история - в миф. Но во многих мусульманах на место образованности и эрудиции пришла бессловесная мудрость. Как писал мудрый и красноречивый Даути: "Арабы и турки, чьи книги - это лица людей, ... а глоссы - это обычные пилы и тысячи старых умных пословиц их восточного мира, касаются истины человеческих вещей. Они - старики в политике в молодости, и впоследствии им почти не приходится переучиваться".4 Уортли Монтагу в письме от 1717 года уверял Аддисона, что "знатные люди среди турок выглядят в разговоре столь же цивилизованными, как и те, с кем я встречался в Италии".5 Мудрость не имеет национальности.

В исламе всегда было много поэтов. Потрясающие пустыни, бескрайнее небо и бесконечность звезд в безоблачные ночи будоражили воображение, а также религиозную веру чувством тайны, и кровь идеализировала сдерживаемое желание очарования, которое женщины мудро усиливали сокрытием и скромностью. В 1774 году сэр Уильям Джонс в книге "Комментарии к арабской поэзии" раскрыл перед бдительными умами Западной Европы популярность, изящество и страсть поэзии ислама. Величайшим из османских поэтов XVIII века был Недим, воспетый во времена султана Ахмеда III (1703-30):

Любовь смятена, сердце и душа пропали даром...

Все мое терпение и выносливость исчерпаны. . . .

Однажды я обнажил ее прелестное лоно, и тогда спокойствие и умиротворение

вырвались из моей груди. ... . .

Пайним [языческая] родинка, пайним локоны, пайним глаза, ...

Все царство ее жестокой красоты превращается в зной, клянусь.

Поцелуи в шею и поцелуи в лоно обещала она.

Горе мне, ибо теперь Пэйним жалеет о клятве, которую дала здесь.

С каким изяществом она показывала свои локоны из-под фески;

Всякий, кто видел ее, смотрел с недоумением то туда, то сюда. . . .

Безжалостная, из-за тебя все люди плачут и рыдают в тоскливом отчаянии. . . .

Слаще всех духов, ярче всех красок - твоя изящная рама;

Можно подумать, что какая-то благоуханная роза вскормила тебя в своем лоне. . .

Держа в одной руке розу, в другой - кубок, Ты идешь, милая;