Совок-14 - Вадим Агарев

на свободе, а уже к обеду понедельника вам с цыганами очные ставки проводить будут. И заметь, не местные прокурорские, а московские! А они, если вцепятся вам в холку, то хер уже из СИЗО вас выпустят! Им, капитан, тоже результаты своему московскому начальству выдавать надо!

После такого моего заявления кировчане сдулись и, не возразив мне больше ни словом, ни жестом, покорно закурили. А потом с обреченными лицами, словно в урановую шахту, шагнули ближе к понятым и пчелам.

С трофеями отступали мы организованно к сараю, где за закрытыми створками ворот прятались бабка преступного торговца труселями и наркотой Иоски, его пассивный отец Михай и наш эксперт-товаровед Баранова.

— Все в сарай! — выдал я команду четверым курильщикам и Стасу, — Продолжайте дымить, только халупу эту не спалите! И ворота быстрей закрывайте!

Меня уже всерьёз беспокоило, что запаса спасительной махры может не хватить.

Мы с Гриненко ретировались в авангарде колонны, держа перед собой, как стопки кирпичей жестяные коробки с отбитой у пчел «халвой». Каждая из которых весила не меньше килограмма. В моё время гнусный аморал и любитель чужих женщин гарантированно присел бы на ПЖ за такое количество наркоты. Но пока в этом мире всё по-другому и больше пятилетки по совокупности грехов Иоску не получит. По нынешнему уголовному законодательству за манипуляции с запрещенными веществами дают детские сроки. Сто рублей штрафа или год лагеря. Поэтому похотливый спекулянт отхватит не больше пятёрки. Потому что отрава пойдёт всего лишь прицепом к бизнесу на женских тряпках и к боеприпасам. Советский и самый гуманный в мире суд даже не будет складывать сроки, он применит принцип поглощения более тяжелой санкцией менее суровую. И в результате такой благостной арифметики, бабские труселя легко поглотят в свои недра все десять кило наркоты. Или восемь. Часть шмали я всё же решил утаить. Не корысти ради, а токмо для оперативных нужд.

— Минут десять подождать придётся! — поочерёдно поглядывая на стасовских понятых и на бэхов, я старался не улыбаться, — Пусть пчелы успокоятся, тогда уже и в дом пойдём!

Все четверо заядлых курильщиков, Стас и понятые в еще большей степени, выглядели сейчас беглыми принцами-консортами из Монгольской народной республики. Там, где еще час назад у правоохранителей и их пособников были нормальные человеческие глаза, сейчас виднелись только узкие щелки. Через которые все пятеро смотрели на меня без дружеского расположения. Слегка раздавшиеся в стороны щеки превратили славянские овалы лиц в круглые блиноподобные морды, не побоюсь этого слова. Отчего все пятеро луноликих специалистов по пчелиному шмону еще больше стали походить на внебрачных сынов Сухэ Батора. Сильно подверженных постыдному пороку в виде табакокурения. Слишком уж провоняли они смрадом табачного перегара.

Поначалу и на правах руководителя я хотел было отдать участникам мероприятия новое распоряжение, но посмотрел на убогих и сдержался. Поэтому не стал дразнить копченых гусей указаниями и тару для цыганской «халвы» решил поискать самостоятельно.

Дважды обойдя сарай, я не нашел ничего подходящего. Пришлось довольствоваться дерюжным мешком, наполовину заполненным каким-то ветхим тряпьём. Без сожаления и под гневный ропот пыхающей дымом бабки я вывалил тряпки прямо на земляной пол. После чего загрузил в освободившийся мешок банки с дурью.

— Посмотри, как там? — подтолкнул я Михая к выходу, — Если еще роятся, то заводи свою дымную шарманку! — указал я на профессиональный пчеловодческий дымарь. — Только не говори, что не умеешь им пользоваться! Будешь дурковать, твоя бабка тебе не поможет и я тебя с собой заберу! Ты у меня на пятнадцать суток сядешь!

— Она не бабка, она мамка моя! — неподдельно обиделся иоскин родитель.

Тем не менее, возражать мне цыган не посмел и послушно двинулся к воротам сарая.

Высунув голову наружу, одноимёнец румынского короля покрутил своей нечесаной башкой и сообщил, что осаду пчелы сняли. Из сарая я выбрался с проворством опытного мешочника, догоняющего свой поезд. За то время, пока мы в нём отсиживались, дышать стало совсем невыносимо. Умученные пчелами понятые и бэхи остервенело добивали табачное довольствие, вытесняя на улицу просочившихся в наше убежище кусачих летунов.

— Все за мной! — подражая революционному комиссару, идущему на приступ борделя с буржуазными профурсетками, ринулся я к дому. — И быстро, пока эти твари опять не налетели!

Дважды повторять не понадобилось. Зашуганный насекомыми народ ринулся на воздух, обгоняя друг друга. Старуха, до сей минуты выглядевшая хоть и злой, но немощной, вдруг ожила. Перестав изображать из себя ветерана труда из дома цыганских престарелых, она рванула так, что оказалась впереди меня и своего задрота-сына.

Я вовремя успел подумать, что, если эта карга вместе со своим отпрыском заскочат в дом раньше нас, то не исключено, что после этого нам придётся ломать дверь. И потому, перекинув мешок за плечо, рванул за ромалами на повышенной скорости. Уже не заботясь о том, что мешок грязный, а погоны новые. И, что китель у меня тоже не шибко ношеный. Во входную дверь цыганского вертепа я ворвался на плечах старухи. А через секунду-другую в неё влетел и Стас с соратниками.

— Ты бы эту грязную херню снял с головы! — мрачно и узкоглазо посоветовал мне мой круглолицый друг, — Или кокарду на неё тогда налепи, если она тебе так нравится! Одет по форме, а головной убор без кокарды. Нехорошо это, непорядок!

Голос Гриненко обильно сочился пчелиным ядом и до крайности недобрым сарказмом. Я понял, что опер сильно обижен на судьбу. И, что эту судьбу он в данный момент отождествляет с моей непокусанной личностью. А обижен он, видимо, за те тяготы и лишения, которые ему только что пришлось претерпеть во время следственных действий под моим руководством.

Я последовал рекомендации друга и, опустив свою ношу на пол, снял с головы спасительную, но до безобразия грязную и пыльную сетку, к которой уже почти привык. Дышать сразу же стало легче и зрение моё тоже улучшилось. Теперь я уже в полной мере оценил метаморфозы, произошедшие с лицами моих коллег. И, чтобы никого из них не обидеть своей бурной реакцией, я присел над мешком, делая вид, что пересчитываю в нём коробки с восточными сладостями.

Прокашлявшись и напустив на лицо серьёзность, я поднялся на ноги и осмотрелся. В просторных но захламлённых сенях, кроме наших никого не было. Папа Михай и злобная старуха, пообещавшая мне свободу от женской зависимости, но обманувшая, уже успели скрыться в доме.

— Вперёд! — настроившись на продолжение баталии,