Петр Чайковский - Ада Григорьевна Айнбиндер

порядок, сообщавший ему убедительность и красивость. Эта сторона его лекций мне нравилась чрезвычайно, и я не без удивления замечал, что на многих из моих товарищей она не производила никакого подкупающего действия. Молодые люди, готовившиеся в композиторы, капельмейстеры или преподаватели теории музыки (особенно если они, в отличие от Чайковского, обладали скудным общим образованием), прежде всего ждали от профессора не общей системы, не философских взглядов, а дельных практических указаний, как справиться с той или другой из бесчисленных трудностей, встречающихся при сочинении»[139].

В классе Зарембы Чайковский занимался с усердием, его трудолюбием и энергией восхищались друзья и однокашники. Сам же Петр рассказывал, что «первое время на курсах Михайловского дворца он занимался “кое-как, знаете, как настоящий любитель” и что однажды Заремба после класса отозвал его в сторону и стал увещать его относиться к делу серьезнее, между прочим говоря, что у него несомненный талант, и вообще выказывая неожиданно теплое к нему отношение. Тронутый до глубины души, Петр Ильич решил с этой минуты бросить свою лень и начал работать со рвением, которое так и не покидало его в течение всего консерваторского поприща»[140].

Не менее важным человеком для Чайковского в консерватории был, разумеется, ее основатель – Антон Григорьевич Рубинштейн. Он преподавал инструментовку. Будучи уже прославленным музыкантом во всех своих ипостасях: концертирующего пианиста, дирижера и композитора, – он обладал сильнейшей харизмой и оказывал серьезное воздействие на своих учеников. Спустя годы Чайковский вспоминал: «В отношении инструментовки и свободной композиции мне отчасти давал наставления Антон Рубинштейн, и я могу только восхищаться его сугубо практическим способом преподавания этих предметов. Я испытывал к нему глубокое поклонение; и действительно, было весьма трудно избежать магического притяжения, которое этот гениальный художник и благородный, великодушный человек вызывал у всех, кто имел счастье приблизиться к нему. Со всей своей энергией он поощрял меня к моему призванию, что ему, однако, не мешало часто отчитывать меня за мои склонности к новому направлению и за мои попытки следовать по стопам Берлиоза и Вагнера»[141].

Скорее, именно в классе Рубинштейна Чайковским были написаны дошедшие до нас его ученические работы. Это 14 сочинений для разных составов инструментов, а также ряд оркестровок первой части Сонаты № 9 Людвига ван Бетховена («Крейцеровой», соч. 47), фрагмента Второй фортепианной сонаты Карла Марии фон Вебера, двух заключительных частей Симфонических этюдов Роберта Шумана (соч. 13). Ларош вспоминал: «Задачи Антон Григорьевич задавал громадные, и… товарищи Чайковского по классу и не пытались выполнить их во всем объеме; только один он… “принимал их всерьез” и действительно, с понедельника на четверг или с четверга на понедельник оркестровал, например, целую вокальную сцену из речитатива и арии, или целый большой хор»[142].

Другой соученик Чайковского по консерватории, Александр Иванович Рубец, вспоминал, что задание на сочинение могло быть дано Рубинштейном, в частности, следующим образом: «Он читал стихотворение, а учащиеся должны были набрасывать тут же музыку для одного или нескольких голосов, кто как чувствовал и понимал. Сочинять надобно было в эскизах, а на следующий день работы должны были приноситься уже законченными и переписанными»[143].

В консерватории все ученики, чьей специальностью была теория музыки, должны были наряду с пианистами учиться игре на фортепиано. Чайковский не был исключением. Его многолетние увлечения музыкой и, конечно, занятия с Кюндигером способствовали тому, что к поступлению в консерваторию Чайковский «находился на высшей точке своего фортепианного искусства»[144]. Как вспоминал Ларош: «Репертуар его был не обширен и не особенно серьезен, но он играл пьесы первоклассной трудности (между прочим, я от него слышал парафразу Листа на секстет из “Лючии”) – чисто, отчетливо и уверенно, хотя несколько грубовато и холодно. Во всяком случае, фортепианное умение его стояло гораздо выше того уровня, который требуется от оканчивающего курс “теоретика”»[145].

Уровень владения инструментом у Петра был таков, что при переходе из музыкальных классов РМО в консерваторию ему должны были зачесть фортепиано, освободив от дальнейших обязательных занятий. Но этого не случилось, и Чайковский должен был два раза в неделю в восемь утра по понедельникам и четвергам посещать класс фортепиано «вместе с тремя другими учениками, из которых двое играли гораздо хуже его, третий же, помнится, был почти начинающий»[146]. Его педагогом стал Антон Августович Герке – замечательный пианист, который обучался сам у таких мастеров, как Джон Филд, Фридрих Калькбреннер, Игнац Мошелес. Чайковский прозанимался в классе Герке всего четыре месяца – с сентября 1862-го до начала 1863 года.

Судя по воспоминаниям Лароша, сам Герке и его уроки запомнились и Петру, и его однокашникам: «Антон [Августович] Герке носил рыжий парик и на нас, мальчишек, производил впечатление старика, но бодрость, деятельность и энергия его были чрезвычайны. <…> Направление его было слегка сентиментальное: сообщая нам разные оттенки и тонкости фразировки, до которых он был большой охотник, он не прочь был поучить нас кстати и некстати играть tempo rubato (буквально – похищенное время (итал.), обозначает право более свободного в отношении темпа исполнения), что очень не нравилось Петру Ильичу. Около этого времени мы, в одном из концертов Музыкального общества, познакомились с хоровою фантазией Константина Лядова на тему “Возле речки, возле моста”. Петр Ильич под впечатлением ее написал и посвятил мне шуточную фортепианную пьеску на ту же тему, размером в одну страничку. В виде демонстрации над пьеской вместо обозначения tempo было написано: “Maestoso, misterioso е senza gherkando” (Торжественно, таинственно и без “геркандо” – итал.). Не существующее на итальянском языке слово gherkando должно было обозначать слащавую манеру Герке делать не вовремя ritardando и accelerando (задержания (замедления) и ускорения – итал.). Не симпатичный нам по направлению, Герке, тем не менее, импонировал нам своим обширным знакомством с фортепианным репертуаром, а главное – исполинским трудолюбием и железной энергией»[147].

В дальнейшем ошибка дирекции консерватории была исправлена, и с января 1863 года Чайковский был освобожден от обязательных занятий фортепиано.

Фортепиано было не единственным инструментом, которым овладел Чайковский. К главным обязательным предметам относилась игра на органе, которую он постигал в классе профессора Генриха Штиля – немецкого музыканта-виртуоза. Штиль 13 лет прожил в Петербурге, где был органистом Петропавловской лютеранской церкви, с открытием консерватории стал первым профессором игры на органе в ее истории.

Еще одной большой мечтой Антона Рубинштейна было создание в консерватории собственного оркестра. Но в первые годы существования учебного заведения попросту не хватало музыкантов, владеющих всеми необходимыми симфоническому оркестру инструментами. Как вспоминал Ларош: «Рубинштейн, в то время получавший очень скудный доход, пожертвовал 1500