Я — сын палача. Воспоминания - Валерий Борисович Родос

Я говорю только о методе. Лично у Ю. А. и, как мне думается, ни у кого более, я позаимствовал несколько приемов. Скорее, принципов чтения лекций.

Определенность. Всегда, по несколько раз в ходе одной лекции определяться: для чего это говоришь, зачем в эту сторону заехал, как далеко в ходе лекции ушли, от каких именно установок и как далеко еще добираться до назначенной и сформулированной цели.

Когда Гастев только начинал свой курс, он сказал:

— Не думайте и не помышляйте, что, прослушав то, чем я собираюсь с вами поделиться, или после экзамена, вы сразу станете специалистами в этой области. Этого не будет, и я не ставлю ни перед собой, ни перед вами такой цели. Но!

Если кто-нибудь из вас всерьез заинтересуется этой тематикой и самостоятельно начнет изучать материал, непрерывно углубляясь, то, надеюсь, мой курс послужит надежным путеводителем, схемой проблем и методов.

Для тех же из вас, кто пройдет мимо и предпочтет заниматься чем-нибудь другим, полегче, мой курс тоже может оказаться полезен, чтобы среди коллег-специалистов не ляпнуть об этом какую-нибудь глупость.

Ах, как хорошо он это сказал!

Никто-никто не был так внятен и ответствен в деле определения, что для чего и почем. Лично-то для меня этот курс стал одним из самых любимых.

В Томском университете я читал его в трех разных вариантах: для философов, в практически бесформульной, обнаженно идейной версии.

Для старшекурсников мехмата. Им несколько теорем, но, главное, с упором на место проблем обоснования среди прочих внутриматема-тических дисциплин.

И самый большой: на факультете повышения квалификации для преподавателей математики Сибирского региона. В основном кандидаты наук. Редко доктора. Двадцать пять лекций. Очень внимательно слушали, много вопросов задавали. Задавали вопросы, аж из рядов выскакивали, кулаками размахивали.

Тревожились. Озадачивались.

Объемность. Даже если двигаешься споро, цель видна и методы ее достижения прозрачны (одно из любимых словечек Ю. А.), остановись и попробуй другой путь, не теряя из виду достигнутого и предлагая слушателям, подталкивая их, самим выбрать наилучшее решение проблемы. Это создает объемное всестороннее знание, понимание предмета, его место и связи с другими темами и проблемами. Теорема Пифагора понятна после любого ее корректного доказательства. Но, узнав несколько других, не школьных доказательств, можно полюбить ее. Эмоционально прибывает некая радость и надежда, что в нашем мире есть место совершенству. Действительно, знает местность не тот, кто прошел от точки А к пункту Б строго по азимуту, а кто проходил этот путь многократно и по-разному и может прийти к этому Б из любой точки, где случайно оказался.

А с этим связано общее требование к преподавателю.

Преподаватель должен знать свой предмет насквозь. Во всех четырех проекциях. Нужно уметь выигрывать эту партию не только так, как в книге написано, как научные предки завещали, а как угодно! За какую бы фигуру ни взялся.

Используя любой случайный, даже отвлеченный интерес слушателя, вопрос, не относящийся к теме, беря как подсказку, так, чтобы на ниточке, на бикфордовом шнуре этого интереса не просто поставить мат проблеме, но доказать аудитории, что ты победил. С ее, аудитории, помощью.

Иногда мы встречались с Гастевым случайно, круги-то одни и те же. Кто-то из-за рубежа приехал лекцию почитать или конференция незначительного масштаба. Мы здоровались издалека, он жестом спрашивал, есть ли что-нибудь новенькое. Всегда находилось. Из этих редких и беглых встреч запомнились две.

Одна смешная историйка, другая как бы серьезная. Выделили в ИФАНе большую аудиторию под какой-то симпозиум или еще что. Народу набилось больше, чем специалистов. С большой дистанции мигаю Юрию Алексеевичу, мол, есть свежатинка. Дождались перерыва. Все вывалили, тогда еще почти все курили. Остались только мы да Виктор Константинович Финн.

— Ну, — торопит меня Гастев, тоже ведь и покурить хочет успеть.

— Да стесняюсь я как-то при Викторе Константиновиче. Я у него свою первую курсовую по многозначным логикам писал на втором курсе. Не слишком лестное воспоминание.

— Это проехали. Что-нибудь еще?

— Анекдот у меня крутоватый, даже не знаю…

Гастев критически осмотрел Финна и сказал:

— Витя знает все слова русского языка.

А не в словах было и дело. Анекдот был великолепный, один из самых моих до сих пор любимых. С жестами. Не буду жесты в слова переводить, но очень смешной. Рассказал. И тут самое смешное и запомнившееся.

Гастев ушел от меня делать круги по опустевшему залу гусиным шагом. На уроках физкультуры в школе нас учили так ходить в глубоком приседе. При этом он клекотал, хохотал, хлопал себя по коленям и заду и непрерывно повторял главные жесты. А Финн…

Худой и на вид не вполне здоровый, Виктор Константинович наклонился к моему уху и доверительно, но подряд многократно говорил:

— Это очень хороший анекдот, это действительно замечательный анекдот…

Но так ни разу и не улыбнулся.

Второй эпизод таков. Как-то, может и в гостях на банкете у общего знакомого, я рассказал ему несколько шуток подряд, и вдруг он сделался как бы серьезным. Как бы озадачился.

И говорит:

— Знаешь… Надо тебя с Левадой познакомить. Только за такое обилие анекдотов и умение их рассказывать Юра тебе и прописку московскую устроит, и работу найдет.

Естественно, ничегошеньки из этого не получилось. Мне и другие люди, куда более партийные и потому влиятельные, чем Гастев, всякие предложения по устройству судьбы делали. Но с моей биографией, беспартийностью и национальностью, да и то с большой дружественной помощью видных логиков супругов Смирновых и лучшими рекомендациями меня никуда ближе Томска не взяли.

Это уж потом я сам в Америку с Божьей помощью уехал.

Защита диссертации

Пригласил Гастев нас всех на защиту своей диссертации.

Сколько раз я слышал фразу: «Мы присутствуем при защите недюжинной, незаурядной диссертации»? Да столько же, сколько сам на защитах присутствовал. Бывало, заурядней не сыщешь. Ни одной не только своей, но хоть не слишком затасканной идейки, а и для той — «значительно выше среднего уровня».

Что же это за уровень такой?

Там, где «ни мысли плодовитой, ни гениям начатого труда»?

Так эта вообще ничего не выше.

А вот защита Гастевым была действительно не рядовой. Подобного не помню. Отзыв ведущей организации был выдержан в духе оды творцу. «Вся сколько-нибудь значительная зарубежная около логическая литература, или тексты по проблемам обоснования математики, были либо переведены Ю. А. Гастевым, либо перевод осуществлялся под его редакцией. Он является живым классиком по всем этим проблемам. Не