Век Вольтера - Уильям Джеймс Дюрант

меня не брать Фрерона для написания новостей из Парижа, и я имел слабость… предоставить вам это, хотя не вам решать, каких людей я должен брать на службу. Если бы Бакулар д'Арно [Бакулар д'Арно, французский поэт при дворе Фридриха] нанес вам обиду, великодушный человек помиловал бы его; злопамятный человек охотится за теми, кого он ненавидит… Хотя мне д'Арно ничего не сделал, именно по вашей вине он должен был уйти… У вас была самая гнусная интрижка в мире с евреем. Это вызвало страшный скандал по всему городу. А дело Штейершайна так хорошо известно в Саксонии, что мне на него жаловались.

Для себя я сохранил мир в доме до вашего приезда; и предупреждаю вас, что если у вас есть страсть к интригам и каверзам, то вы обратились не в те руки. Мне нравятся спокойные, уравновешенные люди, которые не вкладывают в свое поведение страсти трагической драмы. Если вы решитесь жить как философ, я буду рад вас видеть; если же вы предадитесь насилию своих страстей и будете ссориться со всем миром, вы не принесете мне никакой пользы, приехав сюда, и с таким же успехом можете остаться в Берлине.

Суд вынес решение в пользу Вольтера. Он послал смиренные извинения королю; Фридрих помиловал его, но посоветовал «больше не ссориться ни с Ветхим, ни с Новым Заветом». Отныне Вольтер жил не в Сансуси, а в приятном сельском домике неподалеку, который назывался «Маркизат». Король посылал ему заверения в своем новом уважении, но глупость Вольтера не позволяла доверять им. Королевский поэт прислал ему стихи с просьбой отшлифовать французский; Вольтер трудился над ними до изнеможения и обидел автора, внеся язвительные правки.

Вольтер написал поэму «Природная любовь»; в ней он пытался найти Бога в природе, в основном в духе Александра Поупа. Гораздо большее значение имела книга «Век Людовика XIV», которую в эти тревожные месяцы он довел до законченной формы и опубликовал в Берлине (1751). Он очень хотел, чтобы книга была напечатана до того, как какая-нибудь необходимость вынудит его покинуть Германию, поскольку только при Фридрихе она могла быть защищена от цензуры. «Вы прекрасно знаете, — писал он Ришелье 31 августа, — что нет ни одного маленького цензора книг [в Париже], который не сделал бы себе заслугой и долгом искажение или подавление моей работы». Продажа книги во Франции была запрещена; книготорговцы в Голландии и Англии выпускали пиратские издания, за которые они ничего не платили Вольтеру; отмечая это, мы можем лучше понять его любовь к деньгам. Ему приходилось бороться с «книготорговцами-изгоями». а также с церковниками и правительствами.

Эпоха Людовика XIV» была самой тщательно и добросовестно подготовленной из всех работ Вольтера. Он задумал ее в 1732 году, начал в 1734-м, отложил в 1738-м, возобновил в 1750-м. Для нее он прочитал двести томов и множество неопубликованных мемуаров, проконсультировался с десятками людей, переживших Великий век, изучил подлинные бумаги таких действующих лиц, как Лувуа и Кольбер, получил от Дуэ де Ноай рукописи, оставшиеся от Людовика XIV, и нашел важные документы, до сих пор не использовавшиеся, в архивах Лувра. Он взвешивал противоречивые свидетельства с осторожностью и тщательностью и добился высокой степени точности. Вместе с госпожой дю Шатле он пытался стать ученым и потерпел неудачу; теперь он обратился к написанию истории, и его успех стал революцией.

Давным-давно, в письме от 18 января 1739 года, он так выразил свою цель: «Мой главный предмет — не политическая и военная история, а история искусств, торговли, цивилизации — одним словом, человеческого разума». И, что еще лучше, в письме, написанном Тьерио в 1736 году:

Когда я просил рассказать анекдоты об эпохе Людовика XIV, речь шла не столько о самом короле, сколько об искусствах, процветавших в его царствование. Я предпочел бы узнать подробности о Расине и Буало, Кино, Люлли, Мольере, Ле Брюне, Боссюэ, Пуссене, Декарте и других, а не о битве при Стенкерке. От тех, кто командовал батальонами и флотами, не осталось ничего, кроме имени; от сотни выигранных сражений человеческий род ничего не получает; но великие люди, о которых я говорил, приготовили чистые и долговечные наслаждения для нерожденных поколений. Канал, соединяющий два моря, картина Пуссена, прекрасная трагедия, открытая истина — вещи в тысячу раз более ценные, чем все летописи двора, все повествования о войне. Вы знаете, что для меня великие люди стоят на первом месте, «герои» — на последнем. Я называю великими людьми всех тех, кто преуспел в полезном и приятном. Опустошители провинций — просто герои.

Возможно, Вольтер выдвинул бы героев войны на последнее место, если бы их победы спасли цивилизацию от варварства; но естественно, что философ, не знавший другого оружия, кроме слов, с удовольствием возвысил бы людей своего рода; и его имя иллюстрирует его тезис, оставаясь, спустя два столетия, самым заметным в нашей памяти о его эпохе. Первоначально он предполагал посвятить всю книгу истории культуры; затем госпожа дю Шатле предложила ему «всеобщую историю» народов; поэтому он добавил главы о политике, войне и суде, чтобы сделать том однородным продолжением более крупной книги Essai sur l'histoire générale, которая формировалась под его пером. Возможно, именно поэтому история культуры не интегрирована в остальную часть тома: первая половина книги посвящена политической и военной истории; затем следуют разделы о нравах («характеристики и анекдоты»), правительстве, торговле, науке, литературе, искусстве и религии.

Загнанный книжник с восхищением вспоминал времена правления, когда поэты (если они вели себя хорошо) пользовались почетом у короля; возможно, его акцент на поддержке литературы и искусства Людовиком XIV был фланговым ударом по сравнительному безразличию Людовика XV к такому покровительству. Теперь, когда величие прежней эпохи предстало в золоченой ретроспективе, а ее деспотизм и драконьи норы были вытеснены из памяти, Вольтер несколько идеализировал Короля-Солнце и восторгался победами французских полководцев, хотя и осуждал разорение Пфальца. Но критика прячет голову перед этой первой современной попыткой целостной истории. Проницательные современники поняли, что здесь было положено новое начало — история как биография цивилизации, история, преобразованная искусством и перспективой в литературу и философию. Уже через год после публикации граф Честерфилд написал своему сыну:

Вольтер прислал мне из Берлина свою «Историю века Людовика XIV». Она пришла как нельзя кстати; лорд Болингброк только что научил меня, как