Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 - Игал Халфин

материал и платформу оппозиции и говорил, что нужно как можно скорее собрать подписи под платформой и послать их в Москву. Платформа осталась у Голякова, что он с ней делал, я не знаю, но, очевидно, собирал подписи, т. к. эта платформа ко мне не попала и я не имел с ней возможности ознакомиться»[1082]. «Относительно дисциплины в оппозиции, – подчеркивал цитируемый здесь Горбатых, – у нас в то время были однажды такие разговоры, что нужно всем идти в ячейку Университета, но пошел только один Кутузов, это говорит о том, что дисциплины не было». «Кутузов говорил, что мы должны пойти по ячейкам, а я не согласился»[1083]. Петр Иванович точно не помнил, присутствовал ли он при обсуждении вопроса о кандидатуре председателя общего собрания: да, на первой встрече вроде говорили, что нужно расширить круг действий, «а вообще не знаю, так как я пришел к концу». «Кажется», хотели распространять литературу, но «конкретно не знаю». На второй встрече кто-то выдвинул мысль, что, «пожалуй, нужно привлекать и беспартийных». Состав обеих нелегальных встреч у Кутузова был, в памяти Горбатых, следующим: Николаев, Пищалко, Горсунов, Тарасов, Кутузов, Голяков, Таскаев, Иванова-Акулова. Впрочем, список мог быть неполон. «Я обычно приходил к концу заседания и заставал одних лидеров». Сам Горбатых был на вторых ролях. У него на квартире совещаний не было, не было и спецзаданий. «Нет, я не агитировал в полном смысле этого слова, а дискуссировал»[1084].

Петр Иванович Горбатых был связным лицом между Тарасовым и его знаменитым тестем, Евдокимовым. Совсем недавно он «приехал из Ленинграда и принес оттуда письмо» – по крайней мере, такая информация поступила в контрольную комиссию. Следователь Тюлькин сделал заметку в тетрадь: «При беседе с Тарасовым надо иметь в виду и поинтересоваться содержанием письма»[1085]. Горбатых признается чуть позже, что в Ленинграде бывал на квартире «студента т. Ширяева» – того самого Дмитрия Никитича Ширяева, с переписки которого с томским оппозиционером Редозубовым началось наше повествование. «Когда Ширяев уезжал, то жена его написала небольшое письмо своей сестре – жене Тарасова, которого я совершенно не знал, и вместе с ним послала штопальную машинку. Когда я привез домой, то сам уехал в деревню и жил [там] недели две, и письмо и машинка лежали у меня на квартире. Между прочим, моя тетка предупреждала, что нет ли там литературы, но никакой литературы совершенно не было. Я или жена показывали тетке посланную машинку»[1086].

Через пару месяцев Тюлькин бросит партийным студентам в институте: «Пусть Горбатых нам скажет, что он привез из Ленинграда. Горбатых здесь говорил, что привез письмо и штопальную машинку, а оказалось, что это была пишущая машина»[1087].

Систематизация действий давалась нелегко: не хватало организационных способностей, иногда и соответствующего желания. Кутузов и Голяков признавали, что они не государственные деятели, а революционеры и что в советской форме государственности они видят лишь неизбежное зло, необходимое для организации в СССР материальной и политической базы мировой революции. Переход от революционной деятельности к обыденному управлению угнетал. Кликунов и бюро ячейки подчинялись райкому: как бы то ни было, этот институт как часть партийной бюрократии в меньшей степени зависел от воли отдельных людей[1088]. Похожая на стаю оппозиция в СТИ имела другую, не государственную и даже не партийную природу. Она носила групповой характер. Все строилось на клановом принципе подбора кадров, и все в конечном счете зависело от личных отношений. Центрами оппозиционных сообществ становились наиболее яркие в интеллектуальном плане персонажи, обладавшие неконвенциональной политической начитанностью. На основании томского материала можно разработать типологию микроинституций неофициальной оппозиционной культуры, созданных в 1920‑е годы благодаря различным горизонтальным итерациям, уточняя условия существования жизненных миров политического подполья – мелкого, иррегулярного, преходящего, – типичного для большевиков, которые потеряли доверие к партийным институциям и находились в поисках других структур для своей политической деятельности. Стоит отметить продуктивность не только публичной коммуникации на сцене партсобрания, которой была посвящена предыдущая глава, но и любых действий, приводящих к созданию и распространению культурных артефактов – рукописей, памфлетов, стишков, – которые оппозиционеры ассоциировали с протестом. Передача машинописи в столовой, спор на кухне оказываются элементами новой политической инфраструктуры, горизонтальной и самоорганизованной.

Если рассматривать партийную структуру с позиции Ляпина и Кликунова, снизу вверх, то в свете солнца виден ствол, бинарные оппозиции, иерархия, но если обратить взгляд вниз, под землю – как это делал Кутузов и компания, – то в «подполье», во тьме, на квартирах, на кладбищах, в грязных вузовских общагах ветвятся корни ризоматической антиструктуры того же дерева. В этом смысле «нечисть» и грязь были переходившей извне внутрь диктатуры пролетариата антиструктурой, от которой партия пыталась избавиться. В свете большевизма всегда была крупица тьмы его повстанческого прошлого, в чистоте его принципов – пятно грязи революционной борьбы без правил, неспособности к категоризации и структурности, беспредельного универсализма.

Ситуация структурировалась четче, когда в середине ноября приехал Николай Григорьевич Колмаков. Об этой незаурядной персоне пора сказать пару слов. Родился Колмаков в 1899 году в Мариинском уезде. «Родителей не имею, – писал он в автобиографии, – отца с 1901‑го года, матери с 1912 года. Отец был крестьянин, после военной службы рабочим железной дороги. Мать домохозяйкой. <…> Самостоятельно стал жить с 1914 года». Будучи учеником Красноярского землемерного училища, c 1917 года по 1918‑й он принимал участие в культурно-просветительном союзе молодежи, ставил спектакли. В армии служил в качестве писаря до 1919 года. «В октябре месяце, уехав из Томска в Мариинск в отпуск, бежал в уезд до прихода Красной армии». До сих пор – почти точная реплика автобиографии Кутузова. Молодой революционер: полупролетарий-полуинтеллигент, рано проникшийся большевизмом, активист. «В комсомол поступил в январе 1920 года, попутно [осуществляя] ряд Советских и партийных работ <…> проводил несколько раз партийные волостные съезды и районные конференции. По мобилизации партией работал в качестве следователя местного ЧЕКА по борьбе с контрреволюцией»[1089]. На этом основании строилась характеристика 1923 года: «Колмаков – давний сибирский работник <…> несколько месяцев был Секретарем Сиббюро [комсомола], быстро ориентировался в положении союза в очередных задачах, имеет глубокий подход в союзной работе. Коммунистически выдержан. В личной жизни, несомненно, коммунист»[1090]. Прошло два года, Сибкрайком направил молодого коммуниста в Москву и пожалел: выдвиженца пришлось снять с ИКП «за участие в троцкистской группировке»[1091].

По возвращении в Томск Николай Григорьевич хвастался перед местными студентами: «На собраниях нелегальных участвовал довольно часто (перечислить их трудно). В общем эти собрания носили информационный характер, обычно приурочивались к итоговым результатам того или иного пленума ЦК ВКП(б) или