История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том I - Луи Адольф Тьер

В самом деле, Испания как союзница уже ничего собой не представляла, и ради ее восстановления Франции пришлось позднее столкнуться с огромными трудностями. Италия, раскромсанная на лоскуты (почти все из которых находились во власти Франции), еще не могла предоставить реальной силы; она едва поставляла немногих солдат, которые, чтобы приобрести опыт, нуждались в долгой службе бок о бок с французами. Австрия, более искушенная и коварная, чем все остальные дворы вместе взятые, вынашивала решение, которое скрывала от всех – наброситься на Францию при первой возможности, чтобы вернуть утраченное. И в этом не было ничего удивительного и достойного осуждения. Всякий побежденный старается восстановить свое положение и имеет на это право. Насколько Пруссия представляла в Германии нечто подобное нам, настолько Австрия представляла в ней нечто противоположное, ибо являла собой совершенный образ старого режима. Впрочем, для ее непримиримости с Францией хватало и одной причины – Италии, предмета ее самой живой страсти и равной страсти со стороны Первого консула. С тех пор как мы начали стремиться к господству в Италии, с Австрией следовало надеяться лишь на перемирия, более или менее долгие. Таким образом, из двух вечно разделенных германских дворов выбор в пользу венского был невозможен.

Что до России, то, притязая на господство на континенте, следовало мириться с ее враждебностью. Последние десять лет достаточно это доказали. Даже не имея интересов в войне, которую Франция вела против Германии, и имея интерес в войне против Англии, при Екатерине Россия занимала враждебную позицию, при Павле I послала Суворова, а при Александре кончила тем, что установила протекторат над континентом. Континентальная зависть делала ее врагом Франции подобно тому, как зависть на море сделала врагом французов Англию.

Проект союза, не называемого союзом, доставленный послом Луккезини Первому консулу вместе с письмом короля, живо задел его. По праву считая отношения с Францией весьма почетными и, главное, выгодными, Наполеон не видел оснований для того, чтобы к ним относились свысока. Помимо слова «союз», которое Первый консул считал абсолютно необходимым, он оспаривал и некоторые из условий, на которых настаивала Пруссия. В отношении Ганновера он выказал сговорчивость и готовность с легкостью уступить его Пруссии (ибо это значило фундаментально рассорить ее с Англией). Но Наполеон оставался непреклонен относительно открытия рек. Мысль о том, чтобы открыть часть континента англичанам, которые занимают все моря, глубоко его возмущала. Он даже сказал послу Пруссии: «Как, вы хотите заставить меня отказаться от одного из самых действенных средств навредить Великобритании только из-за денег? Вы уже дали три или четыре миллиона экю силезским ткачам; так дайте же им еще столько же! Подсчитайте, сколько вам это будет стоить, шесть или восемь миллионов? Я готов выдать вам их тайно, чтобы вы отказались от условия открытия рек».

Однако это средство было Пруссии не по вкусу, ибо она хотела иметь возможность сказать европейским дворам, что связала себя обязательствами с Первым консулом лишь ради того, чтобы удалить французов с Эльбы и Везера. И короля испугало требование явного союза. Его преследовала мысль об императоре Александре и германских дворах, непрестанно упрекавших его в вероломстве. Он также опасался предприимчивого характера Первого консула и боялся, слишком тесно связавшись с ним, оказаться вовлеченным в настоящую войну, чего он страшился более всего на свете.

Такова была ситуация, когда внезапно пришла весть о похищении герцога Энгиенского, да к тому же с германской территории. Она произвела сильнейшее впечатление. Неистовство антифранцузской партии перешло все границы, противоположная партия оказалась в крайне затруднительном положении. Чтобы несколько смягчить впечатление, говорили, что это всего лишь мера предосторожности; что Первый консул хочет располагать заложником, но у него и в мыслях нет поразить молодого государя со столь громким именем, к тому же не имеющего никакого отношения ко всему, что затевается в Париже. Однако не успели принести эти извинения, как стало известно об ужасной казни в Венсене. С этой минуты французская партия была вынуждена умолкнуть, об извинениях не могло быть и речи.

В самом деле, это жестокое событие стало настоящим успехом для врагов Франции, ибо повсюду поставило под удар французскую партию и вызвало единодушие, уничтожить которое можно было только с помощью пушек.

Ошибки противника являются лишь грустной компенсацией наших собственных. Однако Англия таковую компенсацию Франции предоставила. Она финансировала заговор и приказала, или допустила, чтобы три ее агента, ее послы в Касселе, Штутгарте и Мюнхене, вступили в самые преступные интриги. Первый консул отправил надежного офицера, который, переодевшись и выдав себя за причастного к заговору агента, вошел в доверие у Дрейка и Спенсера Смита. Он получил от них для передачи заговорщикам и в качестве небольшого задатка, более ста тысяч франков золотом, которые тотчас и передал французской полиции. Отчет этого офицера вместе с собственноручными письмами Дрейка и Спенсера были незамедлительно представлены Сенату и дипломатическому корпусу для удостоверения их подлинности. Факт не подлежал отрицанию. Отчет и эти письма, опубликованные в «Мониторе» для сведения всех дворов, вызвали повсеместное суровое порицание Англии – сразу вслед за страстным порицанием, исключительным предметом какового уже несколько дней являлась Франция. Беспристрастно настроенные наблюдатели поняли, что Первый консул был спровоцирован, и сожалели, ради его славы, что он не удовольствовался законными репрессиями в отношении Жоржа и его сообщников и осуждением поведения английской дипломатии. Дрейк и Смит, с негодованием высланные из Мюнхена и Штутгарта, стремительно пересекли Германию, не осмелившись нигде показаться. Дрейк, в частности, проезжая через Берлин, получил от прусской полиции предписание не останавливаться в нем ни на день. Он лишь проехал через столицу и поспешно отплыл в Англию, увозя с собой позор профанации самых священных обязательств.

Осуждение Дрейка и его коллеги пришло на смену осуждения казни герцога Энгиенского. Однако Берлинский кабинет стал вдруг молчалив, холоден и непроницаем для Лафоре: ни слова больше о союзе, о делах и даже о жестоком событии, о котором сожалели повсюду.

Настроение короля Пруссии и в самом деле переменилось. Теперь он думал сблизиться с Россией и обрести в ней опору, какую искал прежде во Франции. Он желал добиться от Первого консула сокращения армии в Ганновере и ухода с берегов Эльбы и Везера в обмен на поддержку в случае возникновения угрозы для Франции. Решив теперь не иметь с ней ничего общего, он смирился с оккупацией Ганновера и закрытием рек, как ее следствием, и в тесном согласии с Россией искал средства предупредить или хотя бы