Русский дневник. 1927–1928 - Альфред Барр

в свои девятнадцать был совсем мальчишкой. К нам он очень привязался и на прощание махал с железнодорожной платформы с таким жалким выражением лица, что мы с Альфредом не смогли сдержать слез.

Джери Эбботт [10]

Ноябрь, 1977

Альфред Барр

Русский дневник

1927–1928

24 декабря 1927

6:52 – Выезжаем из Берлина с Силезского вокзала – вторым классом – поскольку в третьем мест нет. Плохая вентиляция, но удобные полки и приятное чувство окончательности нашего путешествия. Немцы, поляки, азиаты в нашем вагоне. Англичан нет, и кроме наших еще только один американский паспорт.

11:00 – Немецкие пограничники собрали паспорта.

11:30 – Польские пограничники. – Заснул.

25 декабря 1927

10 утра – Проехали через Варшаву, если верить Джери, – я спал на верхней полке. Польша покрыта заплатами из глиняно-желтых присыпанных снегом грибообразных домов, стоящих вдоль дороги, деревни с сияющими лугами над ними – мало городов. Мы читаем советский путеводитель – алфавит причиняет нам много неудобств.

7 вечера – Польская граница в Столбцах.

9:00 – Появляется первый на нашем пути русский чиновник в шинели по колено, он собирает наши паспорта.

9:30 – Негорелое [11] – первая остановка в России. В сараеподобное здание таможни на проверку багажа. Наши книги просмотрены – в особенности внимательно перуанские журналы Джери по археологии инков, которые доставили бедным таможенникам много затруднений.

10:00 – Разыскиваю чиновника из Reisebüro [12], у которого наши русские билеты. Отправляем открытки.

10:30 – Забираемся в наш спальный вагон третьего класса, проводник ведет нас в четырехместное, или, вернее, четырехполочное, купе…

В купе слева от нашего – англоговорящие русские, возвращаются из Берлина в Москву погостить. Справа – трое китайцев. По коридору идет огромный офицер Красной армии в длиннополой шинели – «Ich Weiss nur Wort in English: „Goodbye“» [13], – он мальчишески улыбается.

11:20 – Cидим в размышлениях на своих полках. Я начинаю набивать бельевой мешок, чтобы сделать из него подушку. Проводник открывает дверь, и входят наши попутчики на эту ночь – хорошенькая русская еврейка и ее непоседливая дочь, – мы кланяемся.

Мы выходим в коридор, чтобы похихикать наедине, в то время как они раскладывают свои пожитки. Она появляется в двери: «Villeicht Sie sprechen Deutsch?» [14] (в 11:30 поезд отбывает).

Она зовет проводника по-русски, он появляется с мешками чистых простыней и одеял (2 рубля) [15]. Мы просим ее попросить проводника о том же и для нас. Она так и делает. Затем она просит нас постоять в коридоре, пока они с дочерью готовятся ко сну. Пока мы «bleibing» [16] в коридоре, болтаем с русским из соседнего купе о Москве.

Вскоре дама, наша попутчица, открывает дверь и просит проводника принести чаю. Спрашивает, не хотим ли и мы. Дочка глазеет на нас с верхней полки. Затем «занавес закрывается» еще на 15 минут, и мы, наконец, можем зайти в купе. Они обе «спят» лицом к стене. Мы облачаемся в пижамы и погружаемся в безвоздушную ночь.

26 декабря 1927

10:30 – Просыпаюсь и обнаруживаю, что на меня таращатся черные глаза «дочери». «Мать» спит. Полка Джери подо мной пустует. Я переворачиваюсь и сплю до одиннадцати. Потом одеваюсь и иду сквозь дюжину вагонов на завтрак. В одном из вагонов третьего класса играет музыка. Пьем кофе, который по большей части какао, едим хлеб и сыр.

Говорим на плохом немецком с нашими друзьями и развлекаем их попытками произносить русские слова. На обратном пути остановились послушать радио. Военный оркестр играл танец Куперена с фаготами, тромбонами и перкуссией. Снаружи глубокий снег, крестьяне одеты в мех, а их лошади – в высокие хомуты. Черно-белые сороки сидят на проводах. Вдруг – пятиглавая церковь.

2:15 – Почти вовремя прибываем в Моcкву. К нашему вящему облегчению, Розинский нас уже ждет. Он очень хорошо говорит по-английски. У вокзала только четыре гостакси, и все уже заняты. Такси без счетчика нельзя доверять, так что мы залезаем в трамвай.

Москва немедленно проявляет себя – в своем полном отсутствии конкретного стиля – огромная безвкусная Триумфальная арка перед вокзалом [17]. За аркой – монастырь, очень деликатное рококо XVIII века [18]. Снег прикрывает довольно неживописный беспорядок.

Наш отель («Бристоль», Тверская, 39) не очень располагает, но комната очень большая с двумя крошечными кроватями, и всего лишь три рубля с человека. Р⟨озинский⟩ помогает нам устроиться chez nous [19]. Больше всего его интересует музыка, и он знает русскую ситуацию очень хорошо, хотя не слишком интересуется левыми. Он также знает местный театр и, вероятно, очень нам пригодится.

Идем по городу мимо нового и плохого здания телеграфа на Театральную площадь. Джери шлет домой телеграмму. К нашему удивлению, Декстер (Мэн) [20] есть в адресной книге. Здания, хотя и обшарпанные, окрашены в самые деликатные тона – розовые, зеленые, бледно-желтые, много барокко, рококо и «drittes рококо» [21].

Заходим в «Савой», пока Р⟨озинский⟩ звонит своему другому протеже, южноафриканцу русского происхождения. Договариваемся устроить киновечеринку. Пьем чай с печеньем и идем в театр, где встречаем южноафриканца и американскую квакершу мисс Уайт [22]. Фильм превосходный – пропаганда, революционная «Октябрьская» тема, но превосходно снят и срежиссирован. Предвзятость придала ему достоинства и энергии [23].

Назад в «Бристоль», с окончательным намерением лечь в постель. Пока раздеваемся, я слышу за дверью английскую речь. Выглядываю посмотреть, кто там, и решаюсь заговорить. Один из них, старший, по имени Дана [24], очень сердечен. Мы приглашаем их познакомиться. Второй, по фамилии Вульф [25], из журнала The New Masses. Он приехал как делегат на празднование Октября и остается изучать кино. Третий – индус, сын Рабиндраната Тагора, коммунист, которого разыскивают англичане. Проходит под именем Спенсер [26]. Выясняется, что Дана – это Гарри Дана. Генри Водсворт Лонгфелло Дана Кембриджский, приятнейший и очень дружелюбный человек. Здесь он работает в театре и поэзии.

После часовой беседы они уходят, но затем Дана возвращается сказать, что Мэй О’Каллаган, подруга Лидии Хортон [27], хочет нас видеть прямо сейчас. Так что мы одеваемся и идем наверх в комнату Даны на полуночный чай с печеньем. Мэй очень ирландская, нарочито прямолинейная, но, кажется, расположена к нам. Она многих знает. Она и Дана нам очень помогут. Легли в 1:30.

У нас чувство, что это самое важное место на земле из всех, где мы только могли оказаться. Такой избыток всего,