Дитя чумного края - Натали Абражевич

И девочка сидела.

А в темноте затихала возня устроившихся на ночлег рыцарей.

Глоссарий

Шу́льтхайс (также шультгейс) — здесь: староста деревни.

Бу́лла — распространенный в Средние века тип документа; издавались различными правителями, в т. ч. Верховным Магистром.

Серые плащи — члены ордена нерыцарского происхождения, несущие военную службу.

Ниверве́ты — немецкое название брэ; нательные мужские порты на завязках.

Ре́мтер — общее помещение, выполняющее функции столовой и гостиной в религиозных общинах (монастырях, рыцарских орденах).

Часть I. Глава 1

Часть I

Кошмары с Полуострова

Седьмой год с начала войны на Ильбойском полуострове

Глава 1

Йо́тван остервенело чесал бороду. За время в пути она сильно отросла да и зудела теперь втрое хуже прежнего. Вши заедали.

Лес золотился под осенним солнцем. Латунными монетками переливались листики берез, яркие и нарядные против стволов; желтела ива вдоль реки; вязы и вовсе оголились, пики ветвей пронзали массив леса и торчали вверх. Только три ели вызывающе темнели и не склоняли голов перед сменой времен года. Над ними расстелилось небо, совсем светлое: “Лиесский синий” — так оттенок звался. Низко ползли комки белесых облаков, темных и грязно-серых по низу — такие только осенью увидишь. Дождь из них не прольется, но, взглянув, сразу поймешь, что воздух напитался влагой и что в него пришла острая нотка подступающей прохлады, пока почти что незаметная в мягком тепле.

Отдых для глаз — Йотвану не хватало вот таких пейзажей. Ильбойский полуостров не давал времени любоваться, да и не пощадила шестилетняя война красот природы. Что кровь не залила, то сжег огонь, а остальное пожрала чума.

Но здесь солнце светило ласково, а ветер гладил — не стегал. Даже дышалось упоительно.

Йотван откинул орденский плащ — пропылился он, из черного стал бурым; зеленый огонь от подола до плеча и вовсе цвет утратил. Снял бы, да не положено — только и остается, что назад отбросить и подставить руки ветерку.

Из-за ствола смотрела девочка. Шершавая кора колола пальцы, пачкала ладони — и без того изляпанные чуть ли не до черноты. Мелкие щепки и труха занозами лезли под ногти. Она опасливо топталась голыми ногами по траве — та еще сохранила зелень, но уже не летнюю, а жухловатую, осеннюю.

Взгляд — будто у пугливого зверька.

Йотван готов был клясться, что совсем недавно никого тут не было — аж вздрогнул. А вдумавшись, только сильнее удивился — и не должно быть никого: ни городов, ни замков здесь — безлюдная округа. Только раскиданы небрежно деревеньки — будто на карту кто крупу просыпал. Но ни садов, ни поля он не видел — что за село без них?

Но девочка стояла и таращилась огромными запавшими глазами. В спутанных волосах — сплошной сор, вся чумазая, одежка — дрянь. Возле рта заеды растрескались, губы обветрило до белых пленок. Мерзкий вид.

Йотван остановился. Сам не заметил, как рука меча коснулась: уж мало ли какая погань по округе шляется. Дурные здесь места. Дурные, хоть красивые. Граница между Полуостровом и Парвенау — здесь много лет спокойно не бывало. Чуть только ересь поползла по западу — так началось. И каждая вторая деревенька с буллой: какую только чушь ни напридумывали, ну да покуда безобидную, Орден прощал — не до того.

Теперь же сюда добиралась и чума.

Приказ до Йотвана дошел: деревни жечь, заразу дальше не пускать, еретикам и с буллами пощады не давать. Видел он и столбы темного дыма в небе, и потому отлично знал: нечего тут девчонке делать. Болезнь и смерть шли по округе под руку.

И все-таки она стояла и смотрела. Стоял и он. Пальцы — на хорошо знакомой рукояти.

Ветер пошевелил листву, болтливую и шумную, вниз уронил россыпь листков, что прихотливо завились в полете.

— Ты кто такая будешь? — Спросил Йотван, перекрикивая шелест. — И откуда?

Переступили по траве босые пятки.

— А вы? Из Ордена?

Голос у девки оказался тоненький и слабый, будто бы надломленный — за ветром слов почти не разобрать. Йотван не отвечал — только поддернул плащ, чтоб показалось пламя. Она насупилась и посмотрела исподлобья, сжала губенки, трещинами взрытые. Собралась с духом.

— Возьмите меня в Орден! — крикнула она.

Ногти впивались в дерево, лишь глубже загоняли сор.

— Зачем?

Лицо у девки сделалось еще серьезнее, она зашарила на поясе и вытащила перстень: в маленьких детских пальцах — здоровенный. Лунное серебро свилось вокруг крупного камня; грани блестели, солнце отразили Йотвану в глаза.

Он все же рассмотрел зеленый верделит — то Мойт Вербойнов камень. Род только не сумел понять — уж больно далеко, но и так ясно — из еретиков. Верные уходили с Орденом.

— Чья будешь? — спросил Йотван.

Девка не отвечала — только перстень сжала, губы стиснула и опустила взгляд. Все это за нее сказало: чья будет — тех уж нет.

— Откуда?

Глаза она не подняла, лишь головой мотнула. Йотван понял. Стоял, разглядывал девчонку, а лес ронял листву — одна позолоче́нная монетка зацепилась в ее темных волосах.

— Что делать-то с тобой? — он снова заскреб бороду.

— Возьмите в Орден, — повторила девка тихо.

Йотван задумался. Пальцами по мечу едва заметно перебрал.

Велено было жечь всю оконечность Полуострова и никого не выпускать, в живых не оставлять; всех в одну кучу — и в огонь. Но то селян. С этой-то что? По правилам — в ближайший Орденский приют, и пусть ее там учат, ересь выжигают, к делу приспосабливают… Из мелких выходил толк, эти-то податливые взрослым не в пример.

Только то было в годы мирные — а нынче, посреди войны? Когда еретики какую только дрянь ни вытворяют, и на какую только подлость ни идут? Поди пойми, что с той девчонкой: больная ли, науськанная и подосланная ли… девчонка ли вообще или какая тварь?

Думал он и про то, что девка эта, если правда Мойт Вербойн, еще сумеет пригодиться в качестве заложницы.

Думал про то, что сможет натворить хитрая тварь в орденском замке.

— Лет сколько?

Она подняла огромные глаза — что блюдца с осенью вокруг донца-зрачка. Красивой будет девка, когда вырастет. И если.

— Полудюжина.

Йотван кивнул: что полудюжина — это неплохо. Духи учили: дети до семи — что чистые листы, чем их заполнишь, тем и станут, а потому их всех — сирых, убогих и пришедших из любой дыры, хоть бы еретиков — брали в приюты