Эмигрантские тетради: Исход - Федор Васильевич Челноков

– 1978, Париж), девочка с куклой, осталась в Берлине, а затем перебралась в Париж, то дочь Сергея Наталия после смерти отца в Копенгагене в 1924 году возвращается вместе с матерью в советскую Россию. Благодаря фотографиям Сергея Челнокова, которые оказались хранителями прошлого, стоило вытащить их из зоны молчания, стал доступен еще один фрагмент памяти – на этот раз письменной.

Тогда, в самолете я спросил себя: как происходит, что в истории нечто оказывается утаенным, а потом выходит на свет? Как из этой вечной игры видимого и утаиваемого складывается время истории, с которым мы имеем дело? Вынырнув из ниоткуда, фотографии и тексты начинают говорить сильнее, проникновеннее, за ними едва различимым шумом обозначает себя коллективный опыт целого века. Так устроена история дневников и фотографий: через них мы прикасаемся к общему опыту, где история эмигранта-фотографа Сергея Челнокова и история эмигранта-мемуариста Федора Челнокова оказываются лишь эпизодами в огромной общей истории России, пережившей в XX веке небывалые потрясения. Отсюда эффект чудесного выживания, который сопровождает восприятие этих документов. Ведь в том, как фотоархив Сергея Челнокова уцелел после революции в подвале дома в Чистом переулке, в том, как хрупкие стекла бережно сохранялись при переезде из одной коммуналки в другую, уже есть типическое для эпохи, когда все письменные семейные документы по соображениям безопасности уничтожались. И точно так же есть нечто типическое в том, как благодаря сохраненным фотографиям через сто лет в Париже обнаруживается рукопись другого русского эмигранта, который писал в Берлине, без надежды, что его рукопись когда-либо будет опубликована на родине. Слова о «небывалом бедствии, постигшем Россию», которые мы встречаем на первой странице «Исхода», все эти белые пятна и стертое прошлое помогают понять ту драматическую ситуацию, в которой Федор Челноков ведет свой дневник эмигрантских скитаний, а затем, живя в гостинице в Берлине, пишет, пытаясь рассказать для кого-то в будущем о жизни, которой уже никогда не будет.

Федор Васильевич Челноков, 1922 г., Ялта

Именно этот мотив свидетельства для неких неведомых потомков и стал мне открываться как ведущий, по мере того как я знакомился с текстом Федора Васильевича. Вполне возможно, что этот мотив и был тем, что связывало его с жизнью до поры до времени, поскольку, подобравшись в воспоминаниях к тому дню, в котором он писал, Федор Челноков сводит счеты с жизнью. Сам этот факт заставляет относиться к рукописи иначе – как к некоему предсмертному слову, в котором говорящий хочет сказать самое главное. И действительно, драматические обстоятельства отразились и на самой рукописи, и на ее судьбе: часть дневника Федора, описывающего повторный исход из России, оказалась утрачена еще в Сербии, а часть воспоминаний, написанных уже в Берлине, была уничтожена дочерью Федора Лидией. Почему? За этим жестом смятения девушки, оставшейся без средств к существованию в чужой стране после самоубийства отца, стоит слишком много, чтобы мы могли об этом здесь рассказать, он лишь позволяет догадаться о той пропасти отчаяния, на краю которой писались воспоминания, и о тех невысказанных в тексте мыслях, которые автор унес в могилу. Вот эта, ненаписанная драма жизни, оставила свой след на рукописи, изъяв из нее неизвестную нам часть. Что было в ней? Почему именно она вызвала такую реакцию «девочки с куклой»? Возможно, там было нечто, с чем дочь была категорически не согласна? Отразился ли в этом ее конфликт с отцом? Или там был текст, как-то объясняющий его самоубийство?

Лидия Федоровна Челнокова, дочь автора рукописи Федора Челнокова

На рукопись падает и отсвет последовавших времен – это повороты судьбы, позволившие ей сохраниться. Ведь Лидия Челнокова полагала, что отец ее предал, оставив одну, однако она все же решила сберечь его текст, понимая, что он уже принадлежит не только ее семье. Возможно, теми же чувствами сохранения «связующей нити» руководствовалась ее двоюродная сестра – Наталия Челнокова, когда в ноябре 1917 перетащила хрупкий фотоархив отца в подвал дома напротив и затем не дала ему погибнуть при переездах.

Из наших разысканий в итоге сложилась такая картина. Вот Федор, Сергей, Михаил и Василий Челноковы – четыре брата, потомственные почетные граждане Москвы, принадлежащие к купеческому семейству, обосновавшемуся в городе еще в середине XVIII века. Вот их дед, он заложил в Мытищах кирпичный завод, и благодаря закупленным передовым технологиям кирпичное производство Челноковых стало одним из самых востребованных: из кирпичей с клеймом «Челноков» построено здание МХТ, северное крыло Политехнического музея, здание Московской думы (ныне музей Отечественной войны 1812 г.) отстроена почти вся Остоженка. Клейма «Челноков и Шапошников» встречаются на Пречистенке и в районе Чистых прудов, их можно увидеть в подвале дома 24 по Мясницкой в ресторане «Петрович», если вглядеться в слегка потемневшие кирпичные своды подвала. Челноковы состояли в родстве с многими известными московскими купеческими династиями: Третьяковыми, Бахрушиными, Боткиными, Алексеевыми, Ильиными. Это тот исчезнувший мир, о котором рассказывает Федор, начиная воспоминания с детства, где его повествование вписывается в жанр автобиографии. Сцена всей предшествующей московской жизни абсолютно необходима для понимания дневников «Исхода». Становится понятным, почему автор оказался вместе со своим братом Михаилом (1863, Москва – 1935, Панчево, Сербия) на борту парохода, стоящего на рейде в Одессе, «где, по слухам, творятся всякие безобразия». Проясняется общая тональность, в которой он пишет.

Дневник «Исхода», в котором герои сразу оказываются во власти судьбы, начинается с описания противостояния в распоясавшейся на набережной Одессы толпе, с сопротивления анонимным силам истории. Но что же, Федор Челноков до этого момента почти ничего не знал о политической ситуации в России? И здесь мы подходим к особенности его текста-воспоминания: он не только был хорошо о ней осведомлен, но семейство Челноковых было активно вовлечено в политическую жизнь страны. Михаил Челноков – последний московский городской глава, лидер партии кадетов в Думе, а после ноябрьского переворота – участник подпольной организации сопротивления «Правый центр». Брат Сергей, фотограф – гласный московской Думы от партии кадетов. В декабре 1916 Михаил входил в одну из групп либеральной оппозиции, готовившей отстранение царя. И вот, находясь вместе с Михаилом на борту парохода в Одессе, он опять избегает любого содержательного разговора о политике, словно он исключительно честный человек и все политические фигуры, с которыми встретится их делегация, – от барона Врангеля до одного из рода Рюриковичей, – будут интересны для него лишь как характеры. Этот любознательный, умный взгляд, который будет нас сопровождать на протяжении всех страниц дневника, превращает описание балканских