Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

них я постараюсь показать как судьбу всего дипломатического ведомства в эти периоды, так и моё личное участие в его деятельности. Не предвосхищая дальнейшего изложения, замечу только, что, несмотря на все старания главных деятелей нашего ведомства, формальное единство и преемственность министерства, сохранившиеся после Февральской революции до падения Временного правительства, в эпоху белого движения были окончательно нарушены. В глубине души мы чувствовали правоту слов, сказанных в первые дни Октябрьской революции князем Н.В. Голицыным, начальником Архива Министерства иностранных дел, что история нашего министерства с этого момента есть история Комиссариата иностранных дел. Но история Комиссариата до врангелевской эвакуации не может обойтись без дополнительного очерка о судьбе того дипломатического ведомства, которое олицетворяло международно-политическую ориентацию, принятую Россией в 1914 г., в начале мировой войны, и осталось ей верным до самого последнего момента своего существования.

Дипломатическое ведомство после октябрьского переворота

Как я писал в самом конце II части моих записок, когда Троцкий после 27 октября 1917 г. пришёл к нам в качестве народного комиссара по иностранным делам нового рабоче-крестьянского правительства и предложил служить новому правительству так же, как мы служили раньше царскому и Временному, всё министерство единогласно, от штатных служащих до машинисток и канцелярских работников, ответило отказом. Одновременно с объявлением забастовки, провозглашённой также и всеми остальными ведомствами, был образован стачечный комитет, которому общим собранием 27 октября было поручено руководить забастовкой и созывать в нужных случаях общие собрания всех чинов ведомства.

Сдача ключей большевикам

Укажу здесь на одно очень своеобразное обстоятельство, фактически имевшее большое значение для стройного течения забастовки и для всей дальнейшей линии поведения нашего министерства, а именно на то, что во главе стачечного комитета очутился наш почётный председатель, товарищ министра А.М. Петряев. Ввиду внезапного отъезда на короткое время А.А. Нератова он являлся также и нашим начальством. Таким образом, «революционно-стачечное состояние» дипломатического ведомства возглавлялось законным начальством и в глазах всех служащих министерства имело начальственную санкцию. Нератов, старший товарищ министра, после своего возвращения находился в самом тесном контакте со стачечным комитетом, и мы ничего не предпринимали без совета с ним. В глазах иностранных посольств и миссий наш комитет пользовался, в силу личных отношений с Нератовым, полным доверием, и мы, когда надо было сноситься с нашими дипломатическими учреждениями за границей, делали это через них, пользуясь даже и их дипломатическим шифром.

Для того чтобы разъяснить положение стачечного комитета, который я для краткости буду дальше именовать просто комитетом ОСМИДа (Общества служащих Министерства иностранных дел), я должен заметить, что, в отличие от большинства ведомств, в ОСМИД входили только штатные чины и канцелярские служащие, курьеры в него не вошли. Благодаря своеобразному начальному «демократизму» Октябрьской революции курьеры стали фактически хозяевами в опустевших ведомствах, что, как я укажу дальше, было для нас очень выгодно. Через наших курьеров, относившихся, как и большинство простых людей того времени, к новым хозяевам с нескрываемым скептицизмом, мы получали прекрасную информацию о том, что совершалось в стенах министерства. Кроме того, в случаях ареста кого-либо из нас курьеры шли депутацией к Чичерину и заявляли, что арестованный «прекрасно относился к низшему персоналу и всегда был демократом». Эта процедура в сочетании с закулисными приёмами, т.е. подкупом, давала наилучшие результаты в первое время существования советского строя. С другой стороны, канцелярские служащие в лице машинисток, экспедиторов и регистраторов ни численно, ни по своему положению в ведомстве никакой серьёзной роли не играли, и хотя для формы представители их присутствовали в комитете, я не помню случая, когда бы канцелярские служащие были в чём-либо с нами, штатными служащими, не согласны. Замечу, что в других министерствах довольно скоро обнаружилось расхождение двух этих категорий — чиновников в собственном смысле слова и канцелярских письмоводителей и машинисток.

Наши канцелярские служащие, хотя и не входили в штат и вообще правами государственной службы не пользовались, фактически были людьми квалифицированными, так как от них в большинстве отделов требовалось знание иностранных языков для несекретной переписки с иностранными посольствами и миссиями. Не удивительно, что, потерпев неудачу со штатными чиновниками, большевики в первые же дни Октябрьской революции не щадили средств для привлечения на свою сторону канцелярских служащих и машинисток, которые могли бы быть, на первых порах во всяком случае, крайне полезны им своим, иногда многолетним опытом. Помню, уже значительно позже, весной 1918 г., когда в Петрограде явно чувствовался голод, я встретил как-то на набережной нашего экспедитора Гусарского. На его лице были все признаки недоедания, но он с гордостью заявил мне, что, как его ни соблазняют, он служить [большевикам] не будет.

Таким образом, Троцкий и его помощник Чичерин нашли в нашем министерстве лишь стены и далеко не сочувствующих курьеров. Но были и шкафы, в которых скрывалась «тайная дипломатия», и новые хозяева обнаружили самое страстное желание раскрыть все «тайны». Поспешное опубликование затем «тайной» дипломатической переписки совершалось настолько безграмотно и неумело, что обнаружился ряд нелепостей и курьёзов самого дикого свойства. Так, например, все записки на иностранных языках переводились какими-то переводчиками с обратной транскрипцией русских фамилий (Шариков вместо Чарыков, Сцербатов вместо Щербатов и т.п.).

Как нам передавали наши курьеры и обнаружившиеся впоследствии «изменники» вроде А.А. Доливо-Добровольского, нашего вице-директора департамента, большевистские хозяева министерства приходили в отчаяние из-за полного отсутствия персонала. Они недоумевали, почему чиновники ведомства, так легко перешедшие от монархии к Февральской революции, не пожелали перейти к Октябрьской. Имели место случаи «уговариваний», и не только с помощью угроз, как впоследствии, но и «по-хорошему», с обещанием всяких официальных подписок о непричинении насилия в случае, если чиновник «по своим политическим убеждениям» откажется исполнить те или иные поручения, т.е. обещалась ненаказуемость за проступки против служебной дисциплины. Наконец, не раз высказывалось «изумление», как можно допускать мысль, что новая власть будет прибегать к насилию по отношению к чиновникам, не желающим с ней работать: рабоче-крестьянское правительство «приглашает на службу, но не приказывает». Таков был язык новой власти в самые первые дни её существования.

Надо признаться, что в течение первых месяцев советской власти методы её были очень мягкими по сравнению с последующим взрывом террора в августе 1918 г. В Петрограде издавались газеты кадетского направления, например «Речь», и даже были злостно-сатирические, вроде «Кузькиной матери», где новую власть не щадили. Ничто не предвещало столь близкого грозного будущего, и если у нас, чиновников дипломатического ведомства, не было ни малейшего доверия к большевистской власти и её сладкозвучным уверениям, то не столько потому, что мы угадывали в новых комиссарах