Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками - Коллектив авторов

Черейский Л. А. Пушкин и его окружение. Л., 1974.

Переписка А. С. Пушкина. T. 1–2. Μ., 1982.

Томашевский Б. В. Пушкин. Кн. I – П. Μ. – Л., 1956–1961.

Бродский Н. Л. А. С. Пушкин. Биография. Μ., 1937.

Гроссман Л. П. Пушкин (Жизнь замечательных людей). Изд. 3-е. Μ., 1960.

Лотман Ю. Μ. Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя. Л., 1982.

Временник Пушкинской комиссии. 1962–1982 (1–20). Л., 1963–1986.

В примечаниях указана основная литература, использованная в каждой главе.

Все тексты Пушкина в документальных подборках приводятся по изданию: А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 10 томах. Издание 4-е. Л., 1977–1979.

Составитель признателен Государственному музею А. С. Пушкина, помогавшему в подборе иллюстраций и библиографическом оснащении книги, а также собирателю-пушкинисту И. И. Потоцкому, предоставившему для работы над двухтомником свою прекрасно подобранную коллекцию.

Глава первая. 1799–1811

Два чувства дивно близки нам,

В них обретает сердце пищу.

Любовь к родному Пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

Животворящая святыня!

Земля была б без них мертва,

Как … …… пустыня

И как алтарь без божества.

1830

Две-три весны, младенцем, может быть,

Я счастлив был, не понимая счастья;

Они прошли, но можно ль их забыть.

1817

Вынесенное в первый эпиграф неоконченное стихотворение Пушкина представляет собой неповторимое по отточенности и глубине, верное для каждого и всех поэтическое выражение любви к родине и роду отцов и дедов. В черновике, или точнее, варианте второй строфы, существует еще особо важное дополнение к этим стихам, развивающее их главную мысль:

На них основано от века

По воле бога самого

Самостоянье человека,

Залог величия его.

Иначе говоря: без родины и предков нет личности, нет человека. Чтобы лучше понять Пушкина, нужно знать, кто были его предки, как рос и как воспитывался будущий великий поэт. Речь идет о Пушкине не только в общем плане – как о высшем воплощении национальных духовных сил, но и просто об Александре Сергеевиче Пушкине, родившемся в древней русской столице и вступившем на землю вместе с поразительным в своем разнообразии и блеске XIX столетием. Тогда для читателя из отвлеченной и далекой станет буквальной и близкой строка о родном пепелище: это Москва, сожженная во время Отечественной войны 1812 года и возрожденная новой и во многом иной, чем прежде.

Черный дым московского пожара скрыл от потомков живые приметы и подробности детских лет любимого сына России. 4–5 сентября 1812 года Немецкая слобода – одно из самых пушкинских мест в Москве – полыхала огнем. В старых мемуарах говорится: «В числе ужасных обстоятельств сего пожара наипаче поражало несчастное положение жителей Немецкой слободы. Будучи из места в место преследуемы пламенем, они были принуждены укрыться в кладбищи, состоящи близ военного госпиталя. Воззрение на сих несчастных среди могил и при свете пламени представляло их наблюдателю сего великого злоключения столькими страшилищами, вышедшими из своих гробов!» Казалось бы, «рок отъял» самую память о детстве поэта. Но нет – немало и осталось в памяти самого Пушкина, его близких. Но еще больше – в благодарной памяти потомков, собравших воедино не очень многочисленные и подчас противоречивые свидетельства о жизни семьи Пушкиных в Москве в 1799–1811 гг. Пушкинисты разных поколений, уподобясь археологам и не жалея усилий, стремились отыскать все, что сохранилось от пушкинской Москвы. Ошибок и ложных гипотез было предостаточно, но и находки и удачные заключения встречались нередко.

Может быть, несколько в тени остались отношения в семействе Пушкиных. Вернее сказать, чаще всего они рассматривались односторонне.

Взглянем на второй эпиграф, твердо помня, что у Пушкина нет случайных строк. Конечно, здесь легко читается мысль о младенческом непонимании горестей бытия, но видится и иное: воспоминание о коротком детском ощущении полного счастья. Расхожая точка зрения, закрепленные стереотипы оценок, «легенды пушкинизма», как их иногда называют, – одна из реальностей литературы о Пушкине. Давно существует в сознании всех нас, не вовсе лишенное оснований, но все же одностороннее представление о том, что у Пушкина было трудное детство: мать взбалмошна и эгоистична, отец слабоволен, скуп и полон любви к самому себе, дом в хаосе и небрежении. Все это восходит к отдельным, вырванным из контекста фактам, дошедшим до нас воспоминаниям сестры поэта и даже отчасти к пушкинским собственным оценкам. Но всегда ли дети, даже гениальные, объективно судят своих родителей? Кстати, и немногие известные нам слова Пушкина о матери и отце далеко не однозначно отрицательные, а поступки по отношению к ним подчас и вовсе сыновне-благодарные…

Родителям Александра Сергеевича; отношениям в семье; жизни старших Пушкиных в разные годы; встречам их с сыном-поэтом посвящен документальный очерк, предпосланный первой главе. В нем мы выходим далеко за рамки детства Пушкина, но показалось уместным для начала показать жизнь поэта (пусть неполно и фрагментарно), увиденную глазами его родителей.

В документальном монтаже, который следует за очерком, собраны высказывания и воспоминания Пушкина (поэтические, прозаические, публицистические, эпистолярные) о своих «корнях» и предках, детских впечатлениях, проблемах воспитания и т. д. Все это позволяет, на наш взгляд, достаточно убедительно опровергнуть довольно частые высказывания о том, что Пушкин мало помнил и не любил вспоминать долицейское детство. Скорее напротив, он постоянно возвращался к тем годам. Некоторые стихи его звучат как мемуарные свидетельства о детстве. Здесь же помещаем свидетельства отца поэта, С. Л. Пушкина, о жизни сына и его (С. Л. Пушкина) интерпретацию семейных событий. В мемуарной части подборки – в целом абсолютно достоверные свидетельства сестры поэта Ольги Сергеевны и не столь точные, но донесшие до нас многие важные детали воспоминания А. Ю. Пушкина и Μ. Н. Макарова.

«РОДНЫЕ ЛЮДИ ВОТ КАКИЕ…»

В начале 1837 года Сергей Львович Пушкин получил наследство, горше которого не бывает на земле. После погибшего сына достались ему 200 душ крепостных в деревне Кистеневка – те самые, что перед женитьбой Александра Сергеевича отец передал ему в «вечное и потомственное владение». Тогда (26 марта 1831 г.) Пушкин писал Плетневу: «О своих меркантильных обстоятельствах скажу тебе, что благодаря отца моего, который дал мне способ получить 38.000 р., я женился и обзавелся кой-как хозяйством, не входя в частные долги». Когда передавалась Пушкину Кистеневка, в официальном акте предусматривалась возможная кончина дарителя, но отнюдь не одариваемого: «Он, сын мой, до смерти моей волен с того имения получать доходы и употреблять их в свою пользу, также и заложить его в казенное место или партикулярным лицам; продать же его или иным образом перевесть в постороннее владение, то сие при жизни моей ему воспрещено, после же смерти моей волен он то имение продать, подарить». И вот теперь этот подарок – освобожденные от долгов кистеневские души возвращались старику-отцу…[2]

Е. А. Баратынский был у Сергея Львовича в Москве в тот самый час, когда отцу принесли известие о гибели сына-поэта. «Он, как безумный, долго не хотел верить, – рассказывал Баратынский. – Наконец на общие весьма неубедительные увещания сказал: „Мне остается одно – молить бога не отнять у меня памяти, чтоб я его не забыл”. Это было произнесено с раздирающей ласковостью». Кто знает, не упрекнул ли себя в чем-либо в этот день осиротевший и одинокий Сергей Львович Пушкин (жена умерла меньше года тому, дочь жила в Варшаве, младший сын воевал на Кавказе, ежеминутно подвергаясь опасности)?

Право, когда читаешь его письма той поры, кажется, что отец понял не только, кого потерял, но и кем был его старший сын. 22 апреля 1837 г. С. Л. Пушкин отвечал князю П. А. Вяземскому из Москвы в Петербург: «Благодарю вас за портреты несчастного моего Александра, доставленные мне третьего дня вашим управляющим. Признаюсь, я еще не взглянул на портрет, рисованный Бруни; у меня не достает на то