Джентльмен и вор: идеальные кражи драгоценностей в век джаза - Дин Джобб

сволочи! – раздосадованно пожаловался он личному секретарю в не подобающих царственной особе выражениях. – Их чертов шпионаж возмутителен!» Самому завидному холостяку на планете стукнуло в июне тридцать, и вся американская пресса буквально свихнулась на идее, что «принц Обаяние» прибыл на их берега в поисках невесты. «Если влюбитесь в американку, сможете взять ее в жены?» – сразу же полетел ему вопрос от нью-йоркских репортеров на трапе лайнера «Беренгария». А кандидаток была масса – все жаждали познакомиться с ним или хотя бы привлечь внимание. «ЦЕЛАЯ АРМИЯ ПРЕКРАСНЫХ ДАМ МЕЧТАЕТ ОБ УЛЫБКЕ ПРИНЦА», – вопил заголовок в «Дейли Ньюс». Сотни женщин, «позабыв о приличиях», как выразился один из журналистов, с ногами взгромоздились на сиденья ипподрома Бельмонт-Парк, лишь бы хоть мельком увидеть его высочество в будке судей.

В тот момент, когда Гибсон заприметил принца у Косденов, внимание почетного гостя было монополизировано немолодой дамой, несомненно, расхваливающей красоту и добродетели своей дочери или племянницы. Принц учтиво слушал, стоя в элегантной позе: коктейль в правой руке, согнутая левая – за спиной. Но не эта леди заинтересовала Гибсона, который увлеченно разглядывал драгоценности на шеях, запястьях и пальцах многочисленных гостей. «Я очень хорошо во всем этом разбираюсь, – сознавался он, – и не мог не восхищаться их украшениями». На долгие годы останется в его памяти увиденная тем вечером древняя китайская золотая вещица ручной ковки с крупным бриллиантом.

Кто-то из свиты принца предложил «сбежать от этих женщин» хотя бы ненадолго. Гибсон тут же вмешался в разговор, намекнув на «вылазку в места повеселее» – мол, можно съездить на Манхэттен и «посмотреть город», а сам он выступил бы гидом.

Некоторые стали возражать, и идею отвергли. Однако принц все же не желал упустить случай отведать ночной жизни Нью-Йорка. «Уэльскому свойственна спонтанность, он поступает так, как хочет и когда хочет, – отмечал один из журналистов, освещавших визит. – Это – одна из составляющих его обаяния». Принц отвел нового знакомого в сторону. Раз в кои-то веки за ним по пятам не гнались назойливые репортеры. Вот он – шанс увидеть Нью-Йорк глазами туриста, а не будущего короля.

– Ваша маленькая затея еще в силе, доктор Гибсон? – спросил он.

* * *

– Привет, паршивцы! – Это приветствие, летевшее сквозь дым и гул голосов из уст яркой, но грубоватой синеглазой блондинки, было первым, что слышали почти все клиенты, поднимаясь по ступенькам в один из самых знаменитых подпольных клубов в городе. Надпись на козырьке над входом на Западной 45-й улице гласила «Клуб “Эль Фэй”», но в Нью-Йорке все называли его «заведением Тексас Гуинан». Мэри Луиза Сесилия Гуинан раньше играла в кино и водевилях, взяв себе имя по месту рождения. Она снялась в «Женщине с пистолетом», «Кодексе Запада», «Дикой кошке» и десятках прочих вестернов, но решила начать новую жизнь в качестве менеджера ночного клуба.

В заведение, открытое всего несколько месяцев назад, Гуинан позвал хозяин, бутлегер Ларри Фэй. Она нанимала музыкантов, танцовщиц, вела конферанс на местных шоу и по-свойски приветствовала гостей своей фирменной фразой. «Впечатляющая женщина», – вынес вердикт журналист-критик Эдмунд Уилсон. «Жемчуга, пышная, ослепительная грудь, густые, очаровательно желтые крашеные волосы, крепкий капкан сияющих белизной зубов». Она принадлежала к тому же пикантному типажу, что и Мэй Уэст[1], и правила в своем царстве, как вспоминал один заглянувший в «Эль Фэй» журналист, «напоминая красавицу-дрессировщицу, только что шагнувшую в огромную клетку с тиграми».

В узком прокуренном помещении клуба могло поместиться сотни две человек, не меньше, но на его крошечной танцевальной площадке даже пять-шесть пар толкались, как сардины в банке. Привлеченные джазовым ансамблем и присутствием «той самой» Гуинан, туда наведывались разные знаменитости вроде актера Эла Джолсона, боксера Джека Дэмпси или – как в тот вечер – будущего короля Англии. Гуинан, не чуждая беззастенчивой саморекламы, потом всем хвасталась, как однажды обслуживала самого известного на свете принца, «невысокого парня, у которого никогда не было ни заднего двора, ни чумазой мордашки».

Кое-кто из свиты поддался на уговоры принца и примкнул к вылазке. Путь лежал на Бродвей. «Великий белый путь», как называют его в Нью-Йорке, «Пояс белого света» или просто «Большая улица». Район развлечений, известный как «Ревущие сороковые»[2], в эпицентре которых стоял «Эль Фэй», – сетка из авеню и поперечных улиц, напичканная ресторанами, ночными клубами и варьете. Именно здесь «в самые развеселые часы», писала «Дейли Ньюс», «собирался весь свет Нью-Йорка, весь городской мир театра, кино и капитала». Алкоголь лился рекой, словно о сухом законе тут никто слыхом не слыхивал. Чтобы обвести вокруг пальца федеральных агентов во время периодических рейдов, спиртное хранили в соседнем здании, откуда бутылки по мере необходимости передавали в «Эль Фэй» через дыру, которую, если нагрянут, сразу затыкали кирпичом.

Клуб славился молоденькими полуголыми танцовщицами – в перерыве между номерами они сновали среди гостей-мужчин. «Это была вакханалия, древнеримская оргия и тусовка политиков в одном флаконе», – позднее вспоминал друг Гуинан, театральный продюсер и публицист Нильс Гранлунд. Один газетный иллюстратор потом изобразит, как принц с Гибсоном сидят за столиком и поднимают тост за стайку короткостриженых девушек в открытых платьицах, на одной из них – цилиндр, снятый, вероятно, с венценосной головы. Подпись: «Августейшие развлечения».

В «Эль Фэй» и прочих пунктах остановки, расскажет доктор Гибсон, к принцу его спутники обращались «мистер Виндзор», словно тот – «высокопоставленный член британского дипломатического корпуса». Той же уловкой пользовался и провожатый принца (на самом деле ни доктор, ни Гибсон).

Из «Эль Фэй» они переместились на Восточную 49-ю, в клуб «Довиль», который Гибсон отрекомендовал «шикарным местечком». «Атмосфера тайны», как писала пресса, притягивала туда «многих видных членов общества». Музыканты тамошнего оркестра «Гавайцы Кларка» перемещались от столика к столику, собирая заказы, а затем исполняли гавайские мелодии. В тот вечер дела в клубе шли вяло, там сидело всего несколько посетителей, какая-то пара танцевала фокстрот. Кто-то протянул принцу цветочную гирлянду, и он повесил ее на шею. Принц похвалил чистый тенор одного из певцов и заказал свою любимую гавайскую песню Aloha ‘Oe («Прощай-прости!»), которая в тот год не выходила из чартов. Гибсон уселся рядом с принцем, и они принялись болтать о том о сем: о бродвейских постановках, шлягерах, о том, что из-за сухого закона стало проблемой найти приличные напитки даже в славном своими кутежами Нью-Йорке. Гибсон угощался шампанским, подметив про себя, что принц пьет еле-еле.

Третьей остановкой стал клуб «Флорида» на Западной 55-й, где посреди зала стояло пианино, и прибывшая группа остановилась там насладиться концертом из популярных мелодий.

Эти двое спелись. Почти ровесники, оба