Героини, из которых мы выросли. Как Царевна-Лягушка, Блондинка в законе и Русалочка сформировали нас и мир вокруг - Лика Родина

мать скончалась, девочке было восемь лет. Умирая, купчиха призвала к себе дочку, вынула из-под одеяла куклу, отдала ей и сказала: “Слушай, Василисушка! Помни и исполни последние мои слова. Я умираю и вместе с родительским благословением оставляю тебе вот эту куклу; береги ее всегда при себе и никому не показывай; а когда приключится тебе какое горе, дай ей поесть и спроси у нее совета. Покушает она и скажет тебе, чем помочь несчастью”. Затем мать поцеловала дочку и померла».

«Благостное» начало сказки, ничего не скажешь. Кларисса Эстес, которая написала культовую книгу о женских архетипах и о том, как изучение сказок может помочь разобраться в себе, предложила такое объяснение, почему мать в начале сказки обязательно должна умереть: мать детства, нежная, заботливая и любящая, должна смениться мачехой отрочества, когда девочка начинает становиться женщиной и ей необходимо разочароваться в идеальном мирке и в принимающей матери, чтобы начать прокладывать свой путь. Поэтому мать и мачеха, заявляет Эстес, – это две стороны одной женщины, разница лишь в том, что одна поддерживает еще маленького и слабого ребенка, а вторая начинает воспитывать и требовать выполнения взрослых функций от формирующегося подростка[2].

Если смотреть с исторической перспективы, то низкий уровень медицины способствовал тому, что дети достаточно часто оставались без матери, поскольку каждые роды могли быть последними для женщины, и мачехи были распространены повсеместно. Кстати, очень интересно, что у мачехи часто всего несколько дочерей и уже довольно взрослых. Вероятно, ее собственное вдовство позволило ей дожить до зрелого возраста и не рожать каждые два года, а следовательно, дожить до следующего замужества.

Как бы то ни было, даже умирающая мать не может оставить дочь без защиты. Показательно, что на отца-купца никто не рассчитывает: мать передает дочери куколку – символ своего благословения, как неумирающую часть матери, которая поможет девочке в дальнейшем.

Кукла служит защитой: в славянской традиции куколки-обереги были очень распространены не только как часть детских забав, но и как символы женского божества, которые могли храниться в красном углу подчас и вместе с иконами[3]. Куклы сворачивали из тряпочек и веток, но никогда не рисовали им лица. Считалось, что лицо может позволить кукле стать одушевленной и через даже нарисованные глаза могут проникнуть злые духи, поэтому простейшие женские фигуры оставались безликими. Интересно, что мужская фигура даже в детских играх не изображалась с помощью куклы, а условного «жениха» могла играть щепка или еще какой-то предмет, поэтому куклы – в первую очередь женский атрибут.

Что же мать передает дочери вместе с куклой? Сейчас мы могли бы это назвать интуицией, внутренним компасом, который срабатывает быстрее, чем наше сознание в принципе успевает что-то заметить. Таким образом, куколка соединяет в себе христианское благословение и языческий оберег: теперь Василиса будет под двойной защитой.

А вскоре на смену матери придет мачеха, которая станет главным злом и одновременно главным двигателем сюжета.

Разговоры с куклой и антитерпение

Что же остается делать бедной сиротке? Или она не такая уж бедная? В противовес Золушкам из сказок Перро и Гримм (о которых мы тоже поговорим, но в следующем разделе) Василиса не становится пассивной заложницей обстоятельств, даже бледность и худобу как признаки несчастья не приобретает:

«Василиса все переносила безропотно и с каждым днем все хорошела и полнела, а между тем мачеха с дочками своими худела и дурнела от злости, несмотря на то что они всегда сидели сложа руки, как барыни».

И в делах ей помогает куколка, но не за «просто так» – у всего есть цена, а куколка берет недорого – небольшие жертвенные подношения оказываются очень кстати: «Зато Василиса сама, бывало, не съест, а уж куколке оставит самый лакомый кусочек, и вечером, как все улягутся, она запрется в чуланчике, где жила, и потчевает ее, приговаривая: “На́, куколка, покушай, моего горя послушай”». Это очень похоже на существующие до сих пор представления о правильном разговоре с духами, домашними или нет.

Оставить духу дома молока и какую-то сладость в деревнях было в порядке вещей, а уже после можно просить возвращения любимой вещи или помощи в делах. Подобные подношения есть и в христианской традиции, например, в моей православной семье было принято на Пасху отвозить угощения на могилу к родственникам. Так к кому же ближе куколка: к домовому или все же к духу предка? Нечто посередине, но отметим, что знание о том, как именно обращаться со сверхъестественной силой, уже выделяет героиню – возможно, информацию о важных ритуалах ей все же успела перед смертью передать мать.

Когда куколка поест, Василиса начинает делать одну из самых осуждаемых вещей в нашей культуре: «выносить сор из избы», или, проще говоря, жаловаться. Она не повелевает, как это делает Иван в сказке «Сивка-бурка»: «Встань передо мной, как лист перед травой!», – она сетует на свою тяжелую судьбу, или даже хуже – сплетничает!

«Живу я в доме у батюшки, не вижу себе никакой радости; злая мачеха гонит меня с белого света. Научи ты меня, как мне быть и жить и что делать?»

Исследовательница женских архетипов в мифах и сказаниях Мария Татар в своей книге «Тысячеликая героиня»[4] много внимания уделяет запретам и табу на женские разговоры в целом и на «недостойные» беседы вроде сплетен в частности. Она рассказывает о том, как женские разговоры оказались вытеснены из мира мужчин и, как следствие, из мира чего-то значимого. Истории, которые рассказывали женщины в кругу других женщин, считались неважными и клеймились как «пустой треп» и сплетни. И постепенно идеалом женского поведения стало молчание – или даже замалчивание (в том числе своих потребностей и проблем). И немногими доступными для женщин собеседниками становились неодушевленные объекты или явления природы. Как и куколка – главная слушательница всех бед Василисы, но у нее есть огромное преимущество: оживленная благословением предка (умершей матери), она может отвечать. И все жалобы главной героини и просьбы о помощи будут услышаны.

Путешествие в лес

Дальше судьба Василисы складывалась по шаблону: отец уехал, мачеха невзлюбила, сестры способствовали выдворению нелюбимой родственницы в темный лес.

«Василиса пошла в свой чуланчик, поставила перед куклою приготовленный ужин и сказала: “На́, куколка, покушай да моего горя послушай: меня посылают за огнем к Бабе-яге; Баба-яга съест меня!” Куколка поела, и глаза ее заблестели, как две свечки. “Не бойся, Василисушка! – сказала она. – Ступай, куда посылают, только меня держи всегда при себе. При мне ничего не