Белый омут - Фёдор Григорьевич Углов

он тащил тяжелую кирзовую сумку, где лежали полные монетные кассы, вынутые из телефонов-автоматов, мимо выпивохи — он уже качался и крикнул мне: «Паря, строи́м!»

До угла ателье мод близко. На всякий случай я повернулся. Дверь киоска распахнулась, и оттуда сверкнули Женины глаза. Я мгновенно отвернулся, но, отворачиваясь, заметил, как Женя рывком выскочила на тротуар. Неожиданно для себя сделал несколько таких длинных скачков, что им подивился бы Тер-Ованесян.

За спасительным углом ателье мод увидел тучного офицера милиции.

Я не знал, рванулась Женя за мной или нет, но мне казалось, что она мчится по тротуару, может, из любопытства — посмотреть, кто подбросил конверт.

Свернуть на проспект и опять дуть по проталине? Поймают. Кинуться навстречу милиционеру, вступившему под свод правого арочного прохода? Если он даже бросится наперерез, я успею проскочить в левые ворота, и офицер не сможет меня перехватить. А там я начну петлять закоулками дворов и скроюсь: спущусь в подвал или взлечу на чердак.

Где-то в глубине была зыбкая надежда, что милиционер не обратит на меня внимания: мало ли кто носится по улицам, но, наверно, я вызвал у него подозрение, и он бросился наперерез, да еще со стремительностью, неожиданной для его грузности. Беги я напропалую к левому арочному проходу, офицер сцапал бы меня. В последний момент, ну, прямо у него перед носом, я встал, как вкопанный, и стреканул через середину арки. Ему было трудно сразу остановиться. Где-нибудь на планете со слабеньким притяжением подобный бомбовидный дяденька, набрав неосторожный разгон, может стартовать в космос.

Пробегая между деревянной загородкой сквера и художественной мастерской, я оглянулся. Милиционер махнул через загородку и пузом вперед пер наискось по скверу. Я прибавил скорость, быстро проскочил под арками, глядящими на металлургический институт и примыкающими с одной стороны к дому, где детская библиотека и салон, с другой стороны — где зеркальный «Гастроном».

Как-то у Кирилла болела мать: поднялось давление крови. Он пошел просить лимоны у директора «Гастронома» (лимоны снижают кровяное давление) и на помощь позвал меня.

Мы вошли в «Гастроном» со склада, а вышли, побывав у директора, через магазин.

Бочком, чтобы не задеть ящики, я мелькнул на склад. Загнув вправо, разъединил румяных, в фартуках, мясников, которые курили нос к носу и шептались насчет выручки, потом еле разминулся с неохватной сатураторшей. Третьим препятствием оказалась пивная бочка, которую катили по цементному полу грузчики. Приказал им посторониться. Перескочил через бочку. После откинул портьеру и, натыкаясь на входивших в магазин покупателей, выбрался на тротуар, отсюда перебежал шоссе и очутился в тополевом квартале.

Теперь, когда опасность миновала, мне стало страшно собственное легкодумие. Заклеил бы в конверт пятьдесят рублей и подбросил. Задержали бы, спросили, почему подбросил. «Хотел помочь человеку». И все. А то взял и сочинил ерническое послание. Задержали бы, это был бы серьезный обвинительный документ против меня, и я едва ли бы открутился от суда.

14

Нажимаю на пуговку электрического звонка, стараюсь, чтобы из никелевых трелей составилась мелодия «Чижика-пыжика».

В душе веселая коловерть. Подурачиться бы… Эх, весну бы сейчас, да лес, да лунную поляну! Прикинулся бы тетеревом, зауркал кругло, раскатисто, перемежал бы урканье с чуфыканьем.

Чертовщина какая-то! И на самом деле хмелеешь от радости. Ну и устрою Кириллу нахлобучку! Как счастлив — к нему, а его тю-тю.

О, шаги! Шелестит цепочка. Клацает замок. Миша. Хмурый. Через мгновение — удивленный.

— Чего ты, Глеб, сегодня, как ряженый? Тулупчик странный.

— Борястик, потому что сборки на талии.

— Ты не увиливай.

— Тайна. Где Кирилл?

— В киоск ушел. Ты ведь знаешь, он собирается сына киоскерши в интернат устроить. Документы должен взять: заявление и всякие справки.

— Не клинья ли подбивает?

— Ревность унизительна, Дипломат. Это, во-первых. Во-вторых, Кирилл жертвенник.

— Миша, ты мудрый человек. Есть хочется. Подашь кашалота — только позвоночник оставлю.

Я пошел за Мишей на кухню.

Устанавливая сковороду с макаронами на сетчатую подставку, он спросил, правда ли, что амбра кашалотов дороже золота и что, если ее найти килограммов сто, то получишь вознаграждение, которого не истратишь за много лет.

— Зачем тебе крупная сумма?

— Нужно.

— Кириллу отдашь?

— Не разочаровывайся, Глеб.

— В ком?

— Во мне. Увижу женщину — думаю: «Сможет она бросить родного ребенка или нет?» Или девушку вижу: «Сможет она, когда выйдет замуж и родит, подкинуть куда-нибудь своего ребенка?» Почти всякий раз я отвечал запросто: «Не сможет». В наших детдомовских девчонках, в воспитательницах и училках я выискивал дурное и злорадствовал. Чаще выходило, что они добры, внимательны, но я не верил: личина, наигрыш… Теперь стыдно.

— Первая любовь?

— Первая.

— К кому?

— Нельзя.

— Тоже друг.

— Она женщина. Я бы мог посвятить ей жизнь. Не как муж. Она за меня не пойдет. Я еще маленький. Просто, как человек, которому хочется служить ей за ее душу. Если бы я нашел амбру и у меня оказалась кипа денег, я бы помогал…

— Будет ли у нее нужда в этом?

— Пока не знаю. Она, вероятно, выйдет за одного парня… Только бы парню хватило благородства.

— Есть любовь — благородства хватит.

— Ошибаешься, Глеб. Я читал: в основе любви половое чувство. Благородство духовно. Оно выше.

— Парень ничего?

— Законный.

— Я с ним знаком?

— Дипломат! Филантропия хорошо или плохо?

Я рассмеялся. Как-то профорг цеха обозвал Кирилла филантропом, и мы с другом рылись в томах мыслителей, стараясь понять сущность филантропии.

— Мы — человеколюбцы.

— Загадочный ты сегодня, Глеб.

— Да.

— Тоже друг.

— Хитрован, потому как из крестьян.

Приветливость Кириллии велика. Так нарекли я и Миша эту квартиру с ее обитателями — сыном и матерью. К самым крайним суждениям она мудро терпима, потому что судит о людях не по мимолетным стихийным проявлениям.

Вкусное жаркое Кириллии, забористые щи — в них плавают стручки лаково-алого перца. А чай! Над заваркой здесь колдуют: к щепотке краснодарского чая прибавляют щепотку цейлонского, а в них подсыпают индийский и зеленые скрутки грузинского. Обопьешься! То ощутишь нежный аромат ананасов, то персиковую душистость; приятно вяжет во рту, точно от спелой черемухи, сладко, как от горной винно-красной клубники.

Пришел Кирилл. Увидел овчинный борястик с костенеющим от старости верхом, и сразу в кухню. Звонко припечатал к моей ладони свою ладонь. Кинул на стол бушлат, на него хлопнул берет. Взволнованно ерошит волосы с затылка к макушке, посвечивающей глянцевитой кожей.

— Узнал что-то поразительное?

— Сногсшибательный случай! Вор вернул украденные деньги! И знаешь кому? Женечке!

Спеша к Кириллу, я собирался рассказать ему и Мише о том, как был встревожен отчаянием Жени, как доставал пять червонцев, подбросил их в киоск и удирал от тучного