Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 - Игал Халфин

1934 году. Необходимо подчеркнуть, что на тот момент речь шла не об изгоях: в определенных рамках всем этим оппозиционерам разрешали участвовать в политическом процессе. Так, например, 8 ноября Чарный отправился вместе с В. Б. Эльциным в Омск на «оппозиционные гастроли». Там они встретились с секретарем окружкома Н. А. Филатовым, обратились с просьбой предоставить возможность принять участие в дискуссии на собраниях в ячейках и получили на это устное согласие. 10 ноября Чарный и Эльцин отправили в Новосибирск телеграмму заместителю председателя Сибкрайсовнархоза оппозиционеру В. В. Дьякову (у которого Эльцин жил) с просьбой проинформировать заведующего Сибстатуправлением В. А. Каврайского, что они возвратятся в Новосибирск 14 ноября. В общем, можно сказать, что деятельность оппозиционеров шла по договору, партийные правила неукоснительно соблюдались. Правда, ко времени пребывания оппозиционеров в Омске они не могли не почувствовать, что уже значительно дискредитированы. Несмотря на согласие Филатова, в рабочих ячейках Чарного и Эльцина сначала даже не хотели допускать на собрания. Тем не менее они все же выступили, о чем мы можем судить по опубликованной в газетах информации о партийных собраниях в Омске с их участием. Дальнейшие «гастроли» оппозиционеров в таком формате пресекались: 15 ноября Новосибирская окружная контрольная комиссия потребовала от Мясникова, Пекаря-Орлова, Чарного, Шейнберга и Эльцина немедленно остановиться, поскольку они выезжали «без разрешения парторганов в разные округа Сибири для оппозиционной работы»[1156].

До самой глубокой осени 1927 года в Новосибирске обнаружены были только эпизодические выступления оппозиции. 1 декабря, однако, Ковалев из Сибирской контрольной комиссии направил по адресу «Москва ЦК ВКП тов. Ярославскому» шифровку следующего содержания: «29‑го ноября на квартире исключенного из партии Пекарь-Орлова в Новосибирске происходило фракционное собрание местной группы с участием исключенных из партии в количестве до 15 человек. Несколько человек партийцев большинства выведенные из терпения фракционной работой вошли в помещение собрания отобрали фракционные материалы. Фракционеры протестуют называют налетом, а отобранные материалы документами которые должны быть известны партии но их скрывают»[1157].

Разбор дела в окружной контрольной комиссии раскрывает любопытные подробности и позволяет нам понять, что имелось в виду под «налетом». Все вышеупомянутые новосибирские оппозиционеры собрались воедино на «фракционном нелегальном собрании» в Новосибирске, в доме по улице Максима Горького, 78, устанавливал внутренний отчет. На квартиру к Пекарю-Орлову пришли Куклин, Дьяков, Чарный, Шейнберг, Гохман, Шапиро и другие оппозиционеры. В глазах контрольной комиссии суть дела была достаточно принципиальной: «Вечером 29‑го ноября членом Вокзального райкома ВКП(б) т. Димовым было замечено нелегальное фракционное собрание в квартире Пекарь-Орлова». Не мудрствуя лукаво, Димов пригласил членов райкома и членов партии рабочих для роспуска нелегального сборища. У всех на памяти было недавнее решение ЦК о том, что «каждый член партии должен вмешиваться в это дело и распускать такие подпольные фракции. Было бы непартийно, если бы мы прошли мимо, ничего не сказав об этом товарищам»[1158]. Когда импровизированная делегация райкома зашла в квартиру Пекаря-Орлова, «то увидели восемь членов партии и пять беспартийных, которые разбирали и прорабатывали нелегальные материалы. Все документы и материалы пришедшими товарищами были захвачены. В числе этих материалов было письмо-завещание Ленина, адресованное XIII партсъезду, который постановил это письмо-завещание не опубликовывать. <…> Несмотря на предложение о роспуске собрания, присутствующие оппозиционеры не только не разошлись, но наносили оскорбления членам партии устно и физически».

Вот свидетельство одного из ворвавшихся рабочих, И. Г. Пекарского, не верившего, что чтимый им управляющий участвует в чужих ритуалах: «29‑го ноября с. г., вечером, будучи на собрании ячейки ВКП(б) Винзавода, мне сообщил по телефону т. Димов, что члены нашей организации собрались вместе с исключенными – фактически беспартийными, на подпольное собрание. Я выразил сомнение в правдоподобности этого явления. Сговорились сообщить об этом другим членам комитета – рабочим от станка, бывшим в то время на собрании ячейки Винзавода и общем собрании Маслозавода». Приехав на квартиру Пекаря-Орлова, Пекарский был вынужден признать: «Там действительно оказалось подпольное собрание троцкистской оппозиции и присутствовали: Пекарь-Орлов, Дьяков, Куклин и его жена, Тужилкина, Шейнберг, Гохман, Чарный, Шапиро, Карташева (и другие) <…> При нашем входе некоторые из них очень растерялись, а остальные сразу на нас набросились с криками и ругательствами. Тов. Карташева (Нина Николаевна) уселась на стол и подложила под себя папку бумаг, которые они до этого, как видно, разбирали, так как на столе, за которым они сидели, всего стояло несколько (3–4) рюмок и сливочное масло, больше ничего. Бумаги же под т. Карташевой были растрепанные. Зная, что т. Карташева приблизительно за неделю до этого прощалась в райкоме, и взяла все документы для отъезда в Москву, и говорила, что поедет она и Дьяков (муж ее) останется, я подошел с вопросом: „Как это она из Москвы оказалась на подпольном собрании троцкистской оппозиции, уверяя в то же время в ее верности большевистской партии?“»

Зачем такие подробности? Откуда взрыв негодования Пекарского? Приведенный фрагмент должен был во всех гнусных подробностях раскрыть моральный облик Карташевой, ее вероломство. Как смела она заверять партию в верности, при этом изменяя ей с троцкизмом? Ее рассказ о поездке в Москву был лишь прикрытием для того, чтобы здесь, в Новосибирске, не видели ее грязные делишки. «Под задницей у Карташевой оказались документы. Она на них сидела, потому что, когда она сдвинулась с места – только тогда я увидел документы, в том числе и завещание Ленина. Документы лежали в кучке, но были маленько разбросаны». Во время стычки Пекарскому не поздоровилось: «Они накинулись на меня: знаю, кто дал мне в морду». Говорили, что это был 25-летний Давид Борисович Чарный из ячейки Центроспирта. «В меня вцепились Чарный и Пекарь-Орлов с ругательствами и поднятыми кулаками с тем, чтобы отобрать у меня взятые у них документы. Остальные набросились на остальных товарищей, пришедших вместе со мной с тем, чтобы не дать им возможность еще трогать и взять других бумаг. Им удалось до крови разбить мне палец правой руки, но документы забрали подоспевшие [рабочие – сторонники ЦК]».

Не все, кого взяли с поличным, вели себя одинаково: Дьяков и Куклин «были более выдержаны, чем остальные», Гохман тоже «в драку не влипал», но в общем противодействие оппозиционеров было отчаянным. Однако и это еще не все: «Чрезвычайно большое волнение было после того, как мы уже отобрали эти документы. Пекарь-Орлов несколько раз подходил к другой комнате, там у них стояла в одном месте койка, и около нее на стене весело охотничье ружье. Пекарь-Орлов снял его с гвоздя и поставил на другое место, потом опять на другое и все время вертелся около этой комнаты.