Римские древности - Дионисий Галикарнасский

зависть со стороны сограждан. 6. Но, Марций, все благородные люди переносят несчастья по-человечески и терпеливо и выбирают города, поселившись в которых они не будут причинять родине никакого беспокойства. Так поступил и Тарквиний по прозвищу Коллатин (достаточно одного примера и притом из собственного прошлого), который принял участие в освобождении граждан от тиранов, но впоследствии был перед ними оклеветан, — якобы он содействует тиранам вернуться назад, — и поэтому сам был изгнан из отечества[919]. Однако он не стал питать злобу против изгнавших его и не пытался идти войной на родное государство, привлекая на свою сторону тиранов, и не совершал действий, подтверждающих обвинения, но, удалившись в нашу метрополию Лавиний, прожил там всю остальную жизнь, оставаясь патриотом и другом родине.

L. Впрочем, пусть будет именно так и пусть позволено тем, кто испытал ужасные обиды, не проводить различие, свои ли причинили зло или чужие, но негодовать на всех одинаково: тем не менее разве недостаточное удовлетворение ты взыскал с оскорбивших тебя, превратив их лучшую землю в пастбище для овец, полностью разрушив союзные города, которыми римляне обладали, приобретя ценой больших трудов, и вот уже третий год подвергая их крайней нехватке необходимых вещей? Но ты доводишь свой дикий и неистовый гнев вплоть даже до порабощения и уничтожения самого их государства. 2. И к тому же ты не проявил уважения ни к послам, отправленным сенатом, — твоим друзьям и достойным людям, которые пришли, неся тебе освобождение от обвинений и разрешение вернуться домой, — ни к жрецам, которых затем отправил город, старцам, простиравшим священные венки богов: но ты и их прогнал, дав ответы надменные и в повелительном тоне, как побежденным. 3. Я не знаю, как мне одобрить эти суровые и высокомерные притязания, выходящие за пределы человеческой природы, когда вижу, что для всех людей в качестве помощи и способа извиниться, если они в чем поступают несправедливо друг с другом, придуманы оливковые ветви и просьбы[920], которыми гасится любой гнев и человек вместо ненависти испытывает жалость к врагу, а те, кто высокомерно повел себя и надменно отнесся к мольбам просителей, — все они навлекают на себя гнев богов и заканчивают несчастным исходом. 4. Ведь в первую очередь, конечно, сами боги, установившие и передавшие нам эти обычаи, снисходительны к человеческим проступкам и сговорчивы, и уже многие люди, сильно против них грешившие, смягчили гнев их молитвами и жертвоприношениями. Разве только, Марций, ты считаешь, что гнев у богов смертен, а у людей — бессмертен! Так вот, ты поступишь справедливо и как подобает тебе самому и родине, простив ей обиды, когда она раскаивается, желает примирения и все, что раньше отняла, ныне тебе возвращает.

LI. Но если ты действительно к родине относишься непримиримо, предоставь, о сын мой, эту честь и милость мне, от кого ты имеешь дары не самого малого значения и не такие, на которые смог бы притязать еще кто-нибудь другой, но величайшие и ценнейшие дары — тело и душу, благодаря которым ты приобрел все остальное. Ведь эти ссуды ты имеешь от меня, и этого меня ничто не лишит — ни место, ни время, и те же благодеяния и милости вольсков или всех в совокупности остальных людей не будут обладать такой силой, даже если станут огромными до небес, чтобы перечеркнуть и обойти права природы. Все же ты навсегда останешься моим и мне прежде всех будешь обязан благодарностью за жизнь, и во всем, что бы я ни просила, будешь безоговорочно помогать. 2. Ибо закон природы определил всем сопричастным чувству и разуму это право, полагаясь на которое, сын мой Марций, я также прошу тебя не вести войну против родины и становлюсь на пути твоих насильственных действий. Так вот, или сначала первой принеси собственноручно в жертву Фуриям меня, противодействующую тебе мать, и тогда только берись за войну против родины, или, страшась тяжкого греха матереубийства, уступи собственной матери и добровольно окажи, о сын мой, эту милость. 3. Соответственно, имея заступником и союзником указанный закон, который никогда никакое время не отменит, я не желаю, Марций, оказаться из-за тебя единственной, кто лишен почестей, которые он мне дает. Но, чтобы я оставила в покое этот закон, в свою очередь обрати внимание на столь многочисленные и великие воспоминания о добрых делах: как я, взяв тебя младенца, покинутого отцом сироту, осталась ради тебя вдовой и вынесла все тяготы по воспитанию, став тебе не только матерью, но и отцом, и кормилицей, и сестрой, и всем самым дорогим. 4. Когда же ты возмужал, то, хотя у меня была тогда возможность освободиться от забот, вторично выйдя замуж, вырастить других детей и обеспечить себе прочные надежды на поддержку в старости, я не захотела этого, но осталась у того же самого очага и удовольствовалась той же самой жизнью, в тебе одном полагая все свои радости и интересы. В этом ты обманул меня, отчасти вынужденно, отчасти по своей воле, и сделал меня несчастнейшей из всех матерей. Ведь какое время, с тех пор как вырастила тебя до зрелого возраста, провела я без скорби или страха? Или когда же я имела от тебя радость в душе, глядя, как ты отправляешься на войну за войной, предпринимаешь сражение за сражением и получаешь рану за раной?

LII. А с тех пор как ты начал участвовать в политической деятельности и заниматься общественными делами, какую-нибудь отраду я, мать, получила от тебя? Поистине, именно тогда я была наиболее несчастной, видя тебя находящимся посреди гражданской распри. Ведь при той политике, при которой ты казался процветающим и был неукротим, борясь против плебеев за аристократию, все это наполняло меня страхом, когда я обдумывала человеческую жизнь, насколько она зависит от ничтожных обстоятельств, и из многих рассказов и случаев узнала, что выдающимся людям противодействует какой-то божественный гнев или ведет войну некая человеческая зависть: и, таким образом, я достоверно предсказала грядущие события — о, если бы этого никогда не случилось! Все же тебя, по крайней мере, одолело и похитило из отечества обрушившееся ярое недоброжелательство сограждан, а моя жизнь после того — если, конечно, и жизнью ее следует называть с тех пор, как ты ушел, оставив меня одной при этих вот детях, — она расточается в этой грязи и в этих траурных рубищах. 2. За все это я, которая никогда не была тебе в тягость и не буду в остальное время, пока живу,