Я — сын палача. Воспоминания - Валерий Борисович Родос

Метров двадцать. Танки медленно наползают, и венгры идут медленно. Сближаемся. Они песни по-своему поют. Тут танки врубают полную и, не доехав метров десять до толпы, быстро разворачиваются на месте. И тросом по людям…

Если этот трос по деревцу молодому попадает, сантиметров двадцать в диаметре срезает как пилой. А по людям… В разные стороны только ручки-ножки летят, колеса от колясок, все в крови, толпа воет, разбегаются.

Нам запрещали по одному ходить и без повода убивать, даже заговаривать. Вести себя мирно, если венгры не нападают. Мы с дружком решили пройтись. Не далеко.

К нам два венгра подходят, тоже молодые. Попросили закурить. Они хорошо по-нашему говорят. Мой кореш одному сигарету дает, я — своему. Даю прикурить, а сам слышу — звук, обернулся, у моего другана штык в горле торчит. Спереди зашел, в затылке вышел. Я на своего венгра смотрю, у него в руках штык. Я ему кулаком в морду. Одновременно. Он мне свой штык в грудь воткнул (тут же начинает грудь заголять. Матушки-святы! Дыра с левой стороны груди, повыше сердца, точно в том же месте, где у деда был котлован, раз в десять, в двадцать больше по объему). Нет, Валера, ничего не задел. Выше сердца, даже не болит ничуть. А я его с ног сшиб, он упал и, лежа уже, мне второй раз штык воткнул, в ногу. (Заголяется опять. Теперь не то чтобы штанину закатить, пришлось штаны полуснять, будто ему в туалет идти. Там, уже почти в плавках, совсем близко, другая дыра насквозь.)

— Тут он мне какой-то важный нерв перебил, я теперь и косолапый стал, и хромаю. (Верно, и косолапый, и ногу чуть за собой тянет.) А пока он на спину падал, я свой штык достал, он меня в ногу, а я его к земле насквозь как бабочку пришпилил навсегда.

— А второй? Тот, который твоего корешка запорол?

— Валера, ты не поверишь, пока я своего убивал, он все с моим друганом как бы боролся. Тот уже мертвый был, а этот из него пытается свой штык вытащить и не может. В кости застрял.

Он, венгр этот, моего товарища даже на землю не опускает, на весу держит и так пытается вытащить. А мы же вооруженные, у меня шмайсер за спиной, я только его пока достать не успел. А тут достал и всю обойму ему в лицо старался попасть. Разнес полностью. Я, может, его первой же пулей убил, но остановиться не могу. Жму и все ближе к его голове, ближе. Он падает, а я за ним, уже и башки нет, а я шмалю, пока патроны не вышли. Угар. Теперь вот спать не могу.

Дом снесли. Им всем дали квартиры. Володя с Раисой Павловной расписались, и им дали двухкомнатную. На месте всех этих клоповных развалюх моментально возвели высокоэтажные дома. Там внизу в первом этаже мастерская «Оптика».

Один год мы снимали комнату у Володи и Ларисы Константи-новских. Они купили себе квартиру в Вешняках. Володя не хотел, я настоял.

И это было вычтено из наших отношений.

Парапсихология

Как-то меня по блату привели к Райкову, теперь всемирнознаменитому, а тогда начинающему психологу. Начинающий-то начинающий, но мне сразу показалось, что гениальный. Он демонстрировал опыты гипнотического внушения. Под его гипнозом заурядные, вроде бы, люди, которым он внушил, что те великие, делали куда больше и лучше, чем они могли.

Парень, которому сказали, что он Рафаэль, стал хорошо рисовать[39]. Более всего меня поразило, что, выйдя из-под действия гипноза, парень не только не узнал свои рисунки и с уверенностью сказал, что он так рисовать не умеет, но стал в реальности рисовать много лучше, чем до того. (Детали помню как в тумане, столько раз рассказывал, не могу отличить, то, что правда было, от собственных привиралок.)

Я попросил его загипнотизировать меня. Он подошел, внимательно осмотрел меня, спросил:

— Начну гипнотизировать, о чем вы будете думать?

— Изо всех сил буду стараться запомнить каждый момент впадения в гипноз, каждую ступень изменения сознания.

— Я так и думал. Таких загипнотизировать невозможно или исключительно трудно.

Потом я пристрастился ходить на телепатические сеансы Юрия Каменского и Карла Николаевича Николаева. Мне это казалось убедительным. Потом была лекция директора Болгарского института парапсихологии Лозанова, которая свелась к ответам на вопросы о Ванге.

Я говорю об этом кратко, потому что об этом много написано.

В те времена главным именным врагом телепатии и всего остального, что за этим стоит, был доктор физико-математических наук Китайгородский. Он и статьи писал, и книги публиковал, пользуясь тем, что в этом месте одностороннее движение. Тех, кто «за», не печатали, а критиков — сколько угодно. Обычный для Советского Союза прием публичной полемики. Утверждения противников не цитируются, взамен приводится их карикатурная пародия. Даже имена этих противников, тем более их число, не называется. Зато приводится полный поминальник сторонников. Иногда людей безвестных или в научной среде опозоренных. Это и понятно. Надо просто вспомнить, что и преступники, и воры, и хулиганы, и убийцы — причислялись к разряду классово близких. А зато высочайшие, светлейшие умы, вплоть до гениев, — были классовыми врагами.

Точно так же и в этой узкой области: мысли сторонников, иногда пустых и неумных людей, приводятся полностью, цитатами на несколько страниц. Неубедительность, иногда заметная фальшивость, ложность прощается — умственно близкому.

Китайгородский ярился, отбивался налево и направо, пользовался любыми методами. Однажды в задоре полемическом он письменно воскликнул:

— Или марксизм, или телепатия! Если телепатия верна, значит, ложен марксизм!

Марксизм-то заведомо ложен. К сожалению, из этого еще пока логически не следует, что телепатия существует.

Не верю ни в гороскопы, ни в хиромантию (хотя допускаю, что по линиям руки можно установить наличие отклонений в работе внутренних органов, поставить некий долговременный диагноз, но никакой судьбы), никаким суевериям.

Но «есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

Многое предстоит открыть в области парапсихологии. Потому что…

Потому что я так чувствую.

С обидой ощущаю в себе полное отсутствие пророческого дара. Будущего не вижу. Но вот нателепать…

Расскажу малую часть.

Я ведь косоглазый. Иногда разговариваешь с человеком, и вдруг — как хлыстом, как бритвой по глазам. Это собеседник подумал, увидел, вспомнил про мое уродство. Иногда с сочувствием:

— Хороший ведь человек, а вот жалость-то какая — косоглазый.

Иногда злобно, как дразнилка. Побеждаю в споре, прижал уже, и вдруг по глазам:

— У-у-у-у! Косой глаз.

Вслух не скажет, интеллигент поганый.