Традиции & Авангард. №4 (11) 2021 - Литературно-художественный журнал

Получив его послание сразу после разговора с Марфой Кондратьевной, раздобрившейся настолько, что разрешила пройти в кабинет к компьютеру, я задала профессору вопрос о том, какая стипендия в Сорбонне. Мне ведь надо на что-то жить во Франции и помогать матери в России. Профессор не отвечал несколько дней, но после череды моих писем о жизни на войне признался, что пасет коз в грузинском селе. Марфу Кондратьевну видел однажды, будучи проездом в Москве, а теперь она попросила, чтобы он разыграл меня и потянул время.

– Больше я в ее аферах участвовать не буду, – неожиданно усовестился «профессор-пастух».

Получалось, что вовремя заданный вопрос моментально рушил хитросплетения, словно серебряная пуля, убивающая монстров.

– Какая же вы благодетельница, если беззастенчиво сели на шею беженке? – спросила я Марфу Кондратьевну. – Вы не оплачиваете мой труд, безнадежно лжете про Сорбонну, а моя мама по вашей милости мерзнет в ледяном доме. Мне нужно платить кредит. Помощи – ноль. И болят ноги, где были осколки от ракеты.

– Э-э-э… – Тюка не знала, как выкрутиться.

– В Москве есть правозащитные организации или русские меценаты, которые помогают реально пострадавшим на войнах? Или, может быть, вы помогаете таким людям? – засмеялась я ей прямо в лицо.

– Нет! Ничего подобного не существует! – отрезала Марфа Кондратьевна и проворно шмыгнула в кабинет. Оттуда раздался ее возмущенный возглас: – Неблагодарная чеченская скотина! Как ты всё разнюхала?!

– Талант! – в тон «правозащитнице» ответила я.

Мой гардероб составляли изношенные джинсы из комиссионного магазина. Всё, что нажила моя семья: квартиры, машину, многотысячную домашнюю библиотеку и раритетные вещи, – забрала война. Нынешнее жилье моей матери едва ли можно было назвать домом. Чтобы она не осталась на улице, я платила кредит под грабительские тридцать шесть процентов в год, а она выносила помойное ведро к выгребной яме и продолжала греться у костра.

Отправляя маме письма, каждый раз я придумывала вымышленное имя и адрес, чтобы никто не засек нашу переписку. За людьми, пережившими войны, осуществлялся негласный надзор, и я не хотела, чтобы кто-то, помимо матери, читал мои откровения, но самое главное было, чтобы не вычислили, где я в настоящий момент обитаю. Мама жила мечтами о лучшей доле и писала ироничные стихи.

Марфа Кондратьевна исчезла внезапно.

– Где мама? – спросила я Христофора, вернувшись с работы.

– В милиции, поди, сидит, – отмахнулся Христофор. Она отсутствовала уже вторые сутки.

– Где ваша супруга? – поинтересовалась я у Льва Арнольдовича.

– Тюка?! – Лев Арнольдович был так рад, что совсем ее не искал.

– Ну да, – подтвердила я. – Где она?

– Наверное, на митинге. Хочет переворот в стране совершить…

Напевая веселую песенку о пиратах, он взял бутылку вина и отправился к Вахтангу Давидовичу на десятый этаж.

– Мама нашлась? – периодически спрашивала я в круговороте домашних дел.

– Не знаем! – отвечали домочадцы.

– Куда же она исчезла? – задавалась я вопросом. Все пожимали плечами.

Лев Арнольдович наконец принялся обзванивать знакомых, которые частенько сидели в милицейских участках и любили ходить на митинги, и выяснилось, что Марфа Кондратьевна в Барселоне, но вот-вот улетит в Женеву.

– Как же это?! – в шоке спросила я.

– Ничего удивительного! – объяснил Лев Арнольдович. – Она вышла за хлебом, ей позвонили и пригласили рассказать о Кавказе, об угнетенных народах, о войне в Чечне и оппозиции в целом. В ее сумке всегда есть деньги и загранпаспорт с многолетней шенгенской визой. Она села в самолет и улетела. Просто нас забыла предупредить. Так бывает.

С тех пор, когда она исчезала, я не беспокоилась и вопросов не задавала.

Пользуясь кратковременным отсутствием супруги, Лев Арнольдович перенял мои замашки и начал покрикивать на детей: «Хватит баловства, я здесь главный пират!», «Слушайте старого боцмана!» и «Пикнете – не будет вам компьютера!»

Дети присмирели. Особенно благотворно подобное воспитание влияло на Христофора, который даже начал посматривать на отца с уважением.

Марфе Кондратьевне осмелевший Лев Арнольдович отвечал по телефону следующим образом: «Ты заплутала в Швейцарии, нерадивая макака? Там и живи, фанатка Ходорковского!»

Она злилась и бросала трубку.

Прогуливаясь днем на детской площадке с Димой, Любомиром и Ульяной, я познакомилась с няней Варварой и ее воспитанниками.

– Приехала в Москву в девятнадцать лет, – поделилась она. – Попала на работу в хорошую семью. Когда ребенок подрос, его отдали в детский сад, а я ушла жить к другим людям. Сейчас мне сорок восемь. Я еще не встречалась с мужчиной. Не была на свидании. Ни с кем не целовалась. Нянчу чужих детей…

Варвара была видной женщиной с русыми волосами и широкой улыбкой. Ее молодость утекла как песок в любви к воспитанникам.

– Никакого отпуска, зарплата черная. Медицинской страховки нет! Нет будущей пенсии. Жилье снимать дорого. Кредит взять не могу. Работаю, чтобы содержать больных родителей. О личной жизни теперь уже и не мечтаю. Поздно! – неожиданно Варвара расплакалась.

Я сочувственно кивала.

Мне не хотелось повторить судьбу Варвары, я быстро поняла, что няня, в отличие от родителей, посвящает себя детям полностью. Няня с проживанием – катастрофа для молодой девушки. Чтобы выйти в магазин за продуктами, нужно получить разрешение хозяев. О том, чтобы встречаться с кем-то, невозможно помыслить. Где познакомиться с мужчиной? На детской площадке? Но там молодые отцы, у которых есть жены. Няня всё время окружена детьми и проводит с ними больше времени, чем родная мать.

В моем случае всё усложнялось еще больше, так как главной моей целью было найти издательство и напечатать дневники, а после снять по ним фильм. И еще у меня была мечта заниматься литературой, писать книги.

Одна мысль о том, что придется жить вне литературы, приравнивалась к тому, что я нахожусь в ГУЛАГе. Я начала писать стихи в пять лет, прозу – в девять и помимо дневников сочиняла повести, рассказы и романы, которые мама нещадно сжигала или выбрасывала на помойку.

– Работать на рынке надо! – постоянно твердила она.

Только упорство, недоверчивость и упрямое желание сделать по-своему позволяли мне удержаться на плаву.

Слушая, как плачет Варвара, я закрыла глаза и увидела себя знаменитой писательницей. То, что происходит сейчас, не более чем фундамент для моих будущих произведений, все, кто меня окружают, – мои персонажи, явившиеся ко мне наяву. Я буду любить их, я буду им сострадать, и я расскажу их истории. Нужно запомнить в мельчайших деталях, как дрожат уголки губ Варвары, как прозрачная слезинка переливается на солнце, я обязана научиться переплавлять боль в искусство, иначе здесь не спастись, не выжить.

Лежа ночью на шкафу в комнате, пропахшей кошачьей мочой, сколько ни мой полы, я