Хорольская яма - Евгений Степанович Кобытев

Отныне судьба, независимо от нашей воли, будет нас соединять и разлучать в плену до самой его смерти…

— Я видел вас раненным на повозке и не думал, что вы остались живы, — улыбаясь сквозь слезы своей такой знакомой, добродушной улыбкой, сказал Николай Андреевич.

Мы оба обрадовались этой горькой встрече и стали держаться вместе. Встретили мы на элеваторе студента нашего института Навроцкого, киевского архитектора Гречину и его знакомого архитектора Малиновского. (Я не знал тогда, что с последними двумя меня крепко свяжет судьба — нам троим суждено будет вместе перейти фронт и снова встать в строй). К нашей компании присоединился знакомый мне по институту студент архитектурного факультета Костя Демиденко. Это был человек откровенный, смелый в суждениях, что в условиях лагеря грозило опасностью.

Прекрасный товарищ, он не раз выручал меня из беды. Высокий, стройный, с глубоко сидящими в орбитах небольшими глазами, в длиннополой, подпоясанной веревкой шинели, с развернутой пилоткой на голове, он очень похож на ассирийского царя, сошедшего с древнего фриза. Костя полон энергии — до всего и до всех у него дело. Получив вместе со мной баланду, он всегда проверяет содержимое наших котелков: если у меня нет гущи, — поделится со мной. А ведь он сам распух от голода, и это проявление самоотверженного товарищества глубоко волнует меня.

— Костя, — говорю я ему, — зачем это? Ешь сам!..

— Нельзя, мы должны вместе выжить, — резко говорит он тоном командира, и на этом разговор кончается.

Днем наша компания разбредается на пары, тройки, но на ночь мы собираемся в облюбованном углу деревянного сарая. Беседуем, вспоминаем прошлое, обсуждаем наши дела. То начинаем обдумывать, как достать соли, которую не кладут в баланду, и Костя предлагает совершенно фантастические планы. То поочередно рассказываем рецепты приготовления национальных блюд. Костя и тут такие затевает «коржи с маком», что Николай Андреевич вскрикивает от восторга и ругается. Все, услышав такое непосредственное выражение восхищения, смеются. То обсуждаем, какими путями попал в баланду кусок мяса с горошину, обнаруженный в котелке Кости.

Я показываю Николаю Андреевичу свои лагерные наброски. Верный своему педагогическому долгу и характеру, он подробно, долго, обстоятельно разбирает достоинства и недостатки их…

Иногда мы с Михаилом Игнатьевичем Гречиной мечтаем о том, как распишем фресками построенный по его проекту республиканский стадион в Киеве. По злой иронии судьбы он должен был открыться 22-го июля 1941 года…

Мы все, узники, мечтаем о победе, которая принесет нам мир и освобождение. Мечта о ней сейчас, в грозном 1941 году, кажется иной раз мечтой о почти невозможном, но без нее в лагере жить нельзя. Потеряв цель и надежду, здесь не проживешь и дня.

После одной вынужденной ночевки на улице я сильно простыл и заболел. Жжет огнем в бронхах, душит кашель, с каждым вздохом в спину как будто кто-то ударяет ножом, в ушах звенит, голова как свинцом налита.

Костя опекает меня. Сегодня мы опять не попали в сарай и томимся среди людей у входа. Мерцают звезды: будет холодная ночь. Подкрадывается глухое отчаяние…

— Ничего! Ничего! Все будет хорошо, все пройдет! — успокаивает Костя и отводит меня в сторону, к стенке сарая. — Будем спать «валетом». Снимай шинель! — командует он, снимая свою.

Он садится на землю, поджав ноги, и предлагает мне сесть рядом, но только лицом к лицу. Затем ложится спиной на мои колени. Я, сообразив, делаю то же: ложусь спиной на его худые, но теплые колени. Потом мы набрасываем на себя обе шинели, укрываемся с головой и подтыкаем тщательно под себя их полы.

Немного душновато, но зато скоро становится тепло. Приятно греют больную спину Костины колени. У нас с Костей сегодня все общее: и тепло, и дыхание, и думы, и мечты.

Утром, когда я открыл лицо, легкие обжег морозный воздух. Шинели наши покрылись инеем. Но мне стало легче. Не одну ночь проведем мы с Костей «валетом», и недуг мой пройдет бесследно.

С каждым днем все меньше остается узников на элеваторе. Одних, заболевших, увозят в госпитали Хорола, других выносят за пределы лагеря и сваливают в противотанковый ров. Растет и растет страшная груда.

Мы все стали вмещаться в сарай и закрываем на ночь двери. Так теплее.

Утро. В щелях сарая брезжит рассвет. Притихнув, слушаем приближающийся ненавистный галдеж полицаев. Двери со скрипом отворяются:　

— Вон! Хватит нежиться.

— Вон! Падаль несчастная! Вон!! — ревут полицаи, орудуя палками. Лица узников, обращенные к дверям, все больше и больше мрачнеют. На дворе идет густой крупный снег. Зима… Пока передние под ударами дубинок выкатываются на улицу, в холод, в пургу, — мы стоим молча и думаем свои невеселые думы.

— А в Яме, рассказывают, совсем мало народу осталось!.. — говорит угрюмо Костя, смотря в распахнутые двери.

И каждый представил себе, как там, в провале, снег заносит сейчас живых и мертвых наших товарищей.

— Пошли! — как бы очнувшись, резко командует Костя, и мы вываливаемся вслед за передними в снежный буран. Снег облепляет наши плечи, спины, головы, попадает за воротник — тает и течет холодными струйками по телу. Прошли «сквозь строй», получили баланду. Она сегодня горячая. Прежде чем съесть ее, грею озябшие мокрые руки о котелок.

Снегопад утихает. Стряхиваем друг с друга снег, и пока отстойник не заполнился, сбиваемся в отдельные кучи, грея друг друга теплом своим. И вдруг видим за проволокой знакомое ненавистное лицо.

Артур на элеваторе!

Да, это он: тяжелая челюсть, глубоко посаженные маленькие злые глаза. Тепло одет. В руках увесистая палка, почтидубина. Лицо разгорячено выпитой самогонкой.

— Он, с-собака! Он, мерзавец!

Артур — одна из наиболее мрачных фигур Ямы. Злобный, гнусный выродок, предатель из немцев советского подданства, он с первых же дней прославился своей ревностной службой. Вооруженный палкой, с повязкой полицая, делавшей его абсолютно безнаказанным за любые беззакония, он без всяких причин и поводов садистски бьет заключенных, раздевает их, меняя отнятую обувь и одежду на самогонку. Трудно перечесть все его преступления перед народом, перед Родиной! И сейчас Артур здесь. Видно, его перевели из Ямы на элеватор.

Артур, встречаемый и провожаемый взглядами ненависти, зло ухмыляясь, проходит мимо проволоки, разделяющей лагерь. Видимо, довольный своей мрачной популярностью, он идет к раздатчикам. Минуя их, врывается в отстойник и начинает иступленно бить дубинкой кого попало и по чему попало. Многие обессиленные, еле передвигающиеся узники валятся замертво от зверских ударов пьяного садиста.