На румбе - морская пехота - Олег Константинович Селянкин

Кроме того, катер-тральщик, подвергавшийся размагничиванию, должен был соблюдать ряд правил, оберегающих его ГАРАНТИЙНУЮ ГЛУБИНУ ТРАЛЕНИЯ. Например, избегать ударов, толчков, не швартоваться к неразмагниченным судам и так далее. А как избежать ударов, если враг бомбит и бомбы рвутся рядом с тобой?　

Как не пришвартуешься к барже-нефтянке, когда течение несет ее в огонь?　

Если же одно из таких правил нарушено, катер-тральщик согласно инструкции должен немедленно прекратить траление и снова бежать размагничиваться.　

Но разве можно было это позволить себе, если еще не расчищен проход через минное поле и с каждым часом именно здесь все больше и больше скапливается караванов с самыми различными и крайне нужными грузами?　

А вообще-то… Если бы после каждого соприкосновения с кем-то или встряхивания, допустим, от близкого разрыва бомбы катера-тральщики уходили на размагничивание, то и работать было бы некому.　

Таковы (очень кратко и общо) основные принципы минной войны на любом театре. На Волге они усугублялись еще и тем, что судовой ход здесь был сравнительно узок, и если мина оказывалась поставленной на нем, мы вынуждены были прекращать судоходство на данном участке, то есть сами, словно нарочно, начинали задерживать караваны, чтобы облегчить немецким летчикам поиск целей и их бомбежку.　

В сложившейся обстановке от катеров-тральщиков требовалась очень четкая, даже самоотверженная работа, но, к несчастью, к началу минной войны на Волге мы здесь не имели ни одного трала, пригодного для борьбы с неконтактными минами.　

Казалось бы, безвыходное положение. Но в первый же день минной войны на Волге контр-адмирал Хорошкин делом доказал мне, что из любого положения выход всегда можно найти, было бы желание.　

Встретились мы с Хорошкиным около каравана, прижавшегося к яру левого берега в районе Луговой Пролейки. Я пришел с двумя катерами-тральщиками без тралов, а контр-адмирал — на бронекатере.　

Если верить капитану буксира, то вокруг каравана, приткнувшегося к берегу, фашисты за одну минувшую ночь с одного самолета поставили двенадцать мин, да так плотно одна к другой, что не выскользнуть из минного мешка даже лодке, не то что пароходу.　

Мин было явно многовато, сам собой напрашивался вывод, что капитан буксира обыкновенные бомбы посчитал минами, по невольно думалось: а вдруг хоть одна да лежит затаившись? А у парохода на буксире три баржи-нефтянки…　

Контр-адмирал долго и терпеливо убеждал капитана в том, что нужно продолжать рейс, говорил и о невозможности постановки такого количества мин с одного самолета и что здесь караван ночью обязательно разбомбят. Капитан упрямо твердил свое:　

— Я за пароход и груз отвечаю. Пока не уберете миы — с места не тронусь.　

— Да тебя за это упрямство расстрелять мало! — сунулся в разговор и я, потеряв терпение.　

И вот тут капитан расправил плечи, этак пренебрежительно глянул на меня и сказал:　

— Хоть что делайте, а от правды не отступлюсь.　

Я понял, что он в своем упрямстве стоит за большую правду, ради которой готов и смерть принять.　

Казалось, мирные переговоры зашли в тупик, и я растерялся, не знал, что делать дальше. И тут Хорошкин как-то с грустью посмотрел на капитана, на команду парохода, толпившуюся тут же, и сказал предельно спокойно, даже вроде бы равнодушно:　

— Стоять вам здесь — равносильно — самоубийству: обязательно разбомбят. Единственное спасение — немедленно двигаться дальше. Но, говорите, кругом мины? Так вот, фашисты ставят магнитные мины, которые взрываются от присутствия железа. Видите бронекатер? Он сплошь железный. И на нем я сейчас пойду через ваше минное поле. А вы — следом. И держитесь точно за мной. Если мы проскочим, значит, мин здесь нет. Если взорвемся — и вовсе смело идите вперед: там мины уже не будет. — И, повернувшись ко мне: — Со мной пойдешь или на одном из своих тральщиков?　

Я пошел с адмиралом.　

Не буду утверждать, будто на душе у меня было сплошное ликование, но хорошее волнение преобладало — это факт: на глазах стольких свидетелей на подвиг согласился; это вам не одно и то же, что взрываться во время обыкновенного траления.　

Но и мы, и караван прошли благополучно.　

— Понял, как сейчас действовать надо? — спросил Хорошкин, когда мы вывели караван на судовой ход.　

Позднее (дня через три или четыре) адмирал преподал мне еще один урок, тоже врезавшийся в память на всю жизнь.　

Тогда Хорошкин вызвал меня в Горный Балыклей, где, по словам местных жителей, две мины упали на берег и ушли в землю, но не взорвались, а третья — в реку точно по приверху острова и метрах в ста-ста пятидесяти от него. На Горный Балыклей базировался дивизион катеров-тральщиков капитан-лейтенанта А. Аржавкина. У него был свой дивизионный минер, однако адмирал вызвал меня — пришлось прибыть.　

Разговор с адмиралом был более чем краток:　

— Посмотри, что за штуки там упали и уничтожь их.　

Вот и все, что он сказал мне при встрече.　

Действительно, на берегу зияли две дыры с такими　ровными стенками, словно здесь кто-то специально занимался бурением. У некоторых немецких неконтактных мин на тот случай, если они упадут на берег или палубу корабля, были установлены специальные взрыватели, уничтожавшие мину в момент соприкосновения с землей или палубой корабля. Здесь взрыва не было. Может быть, взрыватель почему-то отказал? Нет, маловероятно, что немецкие летчики так здорово промазали: ведь почти в километре от реки эти дыры!　

Да и корпус у мины не такой прочный, чтобы уцелеть после удара о землю, так что скорее всего это авиационные бомбы.　

Так решил я сразу после внешнего осмотра отверстий, а когда, расширив одно из них и втиснувшись в него почти по пояс, нащупал обломившийся стабилизатор, и вовсе убедился в правильности своей догадки. А дальше все было просто: выставили оцепление, на жердях опустили в отверстия заряды и взрывом их вызвали детонацию бомб.　

— А с той штукой, что в реку упала, справиться не попробуешь? — спросил адмирал.　

Я взял на полуглиссер четыре малых глубинных бомбы и показал мотористу, каким курсом ему следует вести наш катер.　

И на этот раз счастье было на моей стороне: от взрыва одной из малых глубинных бомб сдетонировала авиационная бомба (или все же мина?) килограммов на пятьсот. Так что к дебаркадеру мы возвращались победителями. Но — странное дело! — адмирал теперь будто не замечал меня, даже слова похвалы не обронил. Я, конечно, обиделся.　

С наступлением темноты над нами загнусавили немецкие самолеты. Нет, они еще не бомбили, не обстреливали нас, они еще только высматривали жертву,