Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май

Тот не внушал уважения. Правда, лицо его заросло страшной бородой, зато остальная фигура никак не гармонировала с ней. Казалось, что беднягу мучит голод. Его костюм состоял из штанов, доходивших до колен, и ветхой, изодранной куртки, подколотой спереди булавкой. Его голени оставались голыми. Голова была замотана в какую-то бумажную ткань того сорта, который у нас на ярмарках сбывают по две марки за дюжину. В руке он держал сук оливы толщиной с ногу ребенка. Вместо рукоятки в посох был воткнут серп. Для чего? Он заменял оружие? В таком случае это было очень грозное оружие.

— Господин, вот мой полицейский пристав, — сказал староста. — Ты сам дашь ему инструкции?

— Нет, сам займись этим! Ты его начальник, и тебе отдавать приказы.

Он отдал помощнику распоряжения, устраивавшие нас. Потом я поинтересовался запасами пива.

— Я вчера только сварил новую партию пива, — ответил он. — Вам с товарищами хватит его на неделю.

— Ты мне продашь его?

— Да. Только зачем тебе так много пива?

— Пусть пристав объявит своим воинам следующее: если они сделают все, что от них требуется, они получат весь запас пива, да еще ракию в придачу.

Тут же полицейский поднял свой посох, словно произнося торжественную клятву, и сказал:

— Эфенди, твоя доброта велика. Клянусь Аллахом и пророком, мы будем сражаться и биться так, словно идем в поход на неверных!

— Так ты знаешь, о чем идет речь?

— Да, киаджа, мой господин и повелитель, оказал мне доверие и поведал обо всем.

— Но ты не проговоришься об этом?

— Ни единого слова не скажу! Да уподобятся мои уста книге за семью печатями, в которой не перелистнуть ни страницы, и будут похожи они на сундук, чей ключ затерялся.

— И я тебе это советую. А теперь поспешай!

— Я полечу, как мысль, пронзающая мозг и за секунду облетающая весь земной шар!

Он повернулся и направился к двери размеренной, полной достоинства поступью.

— Такого еще никогда не было, — сказал хозяин. — Никто еще не угощал всех жителей деревни пивом и ракией, и уж тем более этого не делали чужеземцы. Господин, долгие годы вас будут славить. Ваше имя запомнят на всю жизнь!

— Сколько стоит пиво?

— Пятьдесят пиастров.

То есть десять марок.

— А сколько человек придет?

— Десятка два, наверное.

— А сколько здесь стоит один жирный баран?

— О, здесь он намного дешевле, чем в Стамбуле или Эдрене, откуда ты прибыл. Ты заплатишь всего пятнадцать пиастров.

— Тогда скажи людям, что если они будут храбры, то зажарят у тебя во дворе двух жирных баранов, насадив их на вертела.

— Господин, милость всей деревни снизойдет на твое чело. Люди…

— Хорошо! — прервал я его. — Бараны у тебя жирные, выбери двоих и позаботься, чтобы у нас был праздничный ужин.

— Ты будешь доволен мной. Я позабочусь о вас так, словно в гости ко мне пожаловал сам халиф.

Он поспешил на улицу.

— Сейчас настроение у него хорошее! — Оско улыбнулся.

— Да, но мне эта напускная веселость не нравится. Сдается мне, он уже ничуть не волнуется за жизнь и здоровье своих ополченцев. Это подозрительно. Он принял какие-то меры и теперь уверен, что с ним ничего не случится.

— Но он же не причинит нам вреда!

— Конечно нет. Зато поможет улизнуть нашим врагам. Это единственное, с чем он справится.

Прошло очень, очень много времени, пока не появился первый из героев ополчения. Когда он наконец прибыл, хозяин распахнул дверь в переднюю комнату и заявил:

— Эфенди, они уже идут. Пора раздавать пиво?

— Нет. Пусть сперва покажут, что они храбрецы.

Постепенно пришли и другие. Каждый подходил к открытой двери, кланялся и с любопытством смотрел на нас.

В их взглядах сквозило нечто иное, нежели простое любопытство или радость от ожидавшего их угощения. Их взгляды были такими хитрыми! Наверняка они что-то знали, что-то скрывали от нас и этому радовались. Все они были вооружены: ружьями, пистолетами, саблями, топорами, ножами, серпами и прочими орудиями.

Затем мы услышали, как ополченцы громко зашумели. Мы увидели, как входит полицейский пристав, а за ним еще несколько мужчин. Они тоже были вооружены, но каждый помимо того нес с собой какой-нибудь музыкальный инструмент.

Пристав немедленно направился к нам; бросилась в глаза его молодцеватая, исполненная достоинства выправка. Остальные последовали за ним.

— Господин, — доложил он, — бойцы собрались и ждут твоего приказа.

— Хорошо, что за людей ты ведешь?

— Это музыканты; они будут играть нам военные марши. Их звуки сделают из солдат отчаянных храбрецов.

— Вы хотите идти на врага с музыкой?

— Конечно! Так принято в любой армии. Когда идут в атаку, играют на трубе.

Смотреть на это было забавно. Четверых разбойников полагалось бесшумно окружить и схватить, а этот полицейский пристав хотел идти на них с музыкой. И раз он заговорил об атаке, о военных маршах, значит, объяснил им, в чем дело. Он нарушил мой приказ, но я не стал ему ничего говорить. Да он и не дал мне сказать ни слова; он схватил за грудки какого-то человека, державшего в руках пару палочек и несшего перед собой что-то, напоминавшее барабан; он подвел его ко мне и пояснил:

— Он бьет в барабан; он играет на нем как виртуоз.

Отодвинув его в сторону, он вытащил другого, который нес обруч, обтянутый шкурой:

— Этот стучит в тамбурин, а этот играет на флейте.

С этими словами он вытолкнул вперед человека, игравшего на длинной деревянной дудке, а затем отпихнул в сторону и его, подтащив двух других, имевших дело со струнными инструментами.

— Этот бренчит на гитаре, а этот пиликает на скрипке, — пояснил он. — А вот и главная вещь, эфенди. Вот и последний из музыкантов: у него в руках настоящее орудие войны. Это — герой звуков, он задает такт и, если ему угодно, сметает противника одним дуновением. Перед ним не устоит никто, ведь он трубит в тромбон. Тебе очень понравится наша музыка.

Я сомневался в этом. Так называемая гитара, на которой упражнялся один из них, представляла собой кусок доски с приклеенным к нему грифом. Если бы в комнате подул ветер, струны наверняка бы задрожали.

Скрипка состояла из грифа, к которому была прикреплена некая деревяшка, напоминавшая зоб. Вдоль подставки были натянуты три струны, столь толстые, что они подошли бы скрипачу-басисту. Смычок состоял из кривого прутка с натянутым на него шнуром. В руке этот музыкант держал огромный кусок смолы, очевидно употребляемый им вместо канифоли, чтобы придать шнуру нужную шероховатость.

А что за тромбон я увидел! Да, прямо-таки вылитый цугтромбон[1186]. Откуда его