Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 - Игал Халфин

(I 13 I 2 I 23) (I 4 I 2 I 22 I 33 I 12) (I 5 I 40 I 1 I 23 I 9 I 18 I 13 I 30 I 5 I 15) (I 24 I 25 I 4 I 18 I 33 I 12 I 18 I 8) (14 VIII 32 I 18 I 24 I 13 I 11) (I 18 III 19 I 18 I 33 I 18 I 20).

Друзей знаеш. А люди больше считаются только с реальными вещами.

Создание пост. связи с Евг. [нрзб.] Москве очен важно.

Всякому шагу к миру пойду на встречу, но от основных вещей отступать нельзя.

Затем шла немецкая фраза, в переводе: «Слишком большие вещи поставлены в игру». И далее:

Узнай от Паклинг что в рассказах о разговорах Жени с Ярославским. Л. Д. пишет об этом в письме И. Т. [Смилга] Пишет, что Ж. никому об этом не говорил. Все что знаеш об этом сообщи. Я ему тоже пишу, но он человек с прохлатцем. Если он неговорил вообще, или случайно, или извещал москвичей о содержанье, надо будет на этом проучить публику не вытереть себе сапог именем Ж. F Потверди получение этого письма и расшифровку телеграммой: Соня здорова. Кланяйся всем друзям и скажи им: [следует немецкая фраза, дословно: «Защищать честь свою грудью»]. Что касается переписки то не забывай и о других методах. Жд. поездки наименее надежная вещ. Было бы очен хорошо, если бы I 34 I 18 X 2 I 18 VIII 32 или X 2 I 22 I 1 I 2 III 1 I 23 приехали. Что касается Новосибирска, то пальцем не тронут. Полагайся на простые средства. С деньгами очен плохо. Идут как вода, хотя ничего не жрем. Если не достанеш ты работы или я постоянного занятия, надо ликвидировать М., обезпечивши связь, декадресы. Это последнее неслыхано важно. Писать тепер всякую чепуху не могу. Хоть убей. Через чур [нрзб.] научной работой как парт. делами. Кроме систем. занятий по философии и русской ист[ории], надо тепер гром. кучу восточного материала переработать. Что смогу сделаю. Продавай все что можеш. Работа для Б. Эн. или какая сериозная работа для Инст. М. Энг. Сволоч он и трус, этот Р.[1307]

Появление во внутрипартийной борьбе шифрованных сообщений – важная веха, обозначающая серьезную эскалацию, причем не только символическую. Уже сама по себе практика «наивных» шифров с контекстуальной заменой слов, явно восходящих к конспиративным практикам дореволюционного РСДРП и партии социалистов-революционеров, при всей своей внешней безобидности и апелляции к «подростковой» романтике, представляла собой существенный разрыв в большевистской традиции. Внутри партийного общения любые тайны могли иметь место только на время и в конечном счете должны были стать частью публично работающего механизма. Иными словами, и ЦК, и оппозиция имели возможность (и пользовались ей) провести тайные совещания, в ходе которых договаривались о будущих публичных выступлениях – их смысл все равно станет явными во время политической дискуссии. Но договариваться о последовательности полностью тайных действий – это уже считалось заговором, а не политикой. Хотя партийная этика настаивала на полной прозрачности действий большевиков, соображения секретности, заимствованные в военном дискурсе, еще во время Гражданской войны были легализованы в большевистском обиходе – иногда чувствительную информацию следовало беречь от непосвящённых глаз. Вне специального оговоренных зон, однако, шифр являлся грубым нарушение правил игры: он был допустим только для того, кто был уполномочен партией им пользоваться – но не самовольно. Даже назвать в частном письме Троцкого «Толстым», или Зиновьева «Златовратским», как это делал Беленький, уже было антибольшевистским поведением – это ознаменовало уход из публичности в тайное, в заговор, формальное двойное дно.

Следующим шагом в усложнении шифра являлась маскировка текста под повседневное сообщение: это уже было прямым обманом и дезинформацией, такие сообщения оппозиции друг другу создавали видимость безобидной коммуникации между оппозиционерами, обманчивую иллюзию нормативной прозрачности политической борьбы. Наконец, выглядящий профессиональным шифр, типа того что был обнаружен в переписке Радека, воспринимался уже совсем зловеще. Оппозиционная группа, использующая такого же рода и уровня сложности тайнопись, как это принято в традиции международного шпионажа, становилась в глазах ОГПУ собранием людей, которые собирают силы для мощного удара в спину власти. Между шифровальными таблицами и отравленными пулями, в чекистском понимании, в сущности, уже не было никакого промежутка: за профессиональной конспирацией всегда стояли военно-политические расчеты, и предельно жесткая борьба с теми, кто встал на этот путь, была уже экзистенциальным выбором. Можно было простить встречи на квартирах, шапирограф, даже тайное собрание в лесу, но простить шифровки с визуально дьявольской смесью арабских и римских цифр – это было выше возможностей партии. Политический язык внутри дискуссии обязан был быть формально единым, шифр, даже легко взламываемый, исчерпывал возможности публичной дискуссии, которая с момента применения шифра велась лишь формально и являлась ширмой для других, реальных действий. Но и для самой оппозиции переход к шифрованным коммуникациям был не менее серьезен: где есть шифр – там нет оппонента и нет места диалогу, но есть враг. С врагом не спорят, врага побеждают силой или уничтожают – это в ВКП(б) все, и ЦК, и оппозиция, знали еще за несколько лет до передовицы Горького в «Правде» 1930 года со знаменитыми словами: «Если враг не сдается, его истребляют»[1308].

Что-то наподобие контрреволюционной организации среди оппозиционеров контрольная комиссия обнаружила и в Томске. Отчасти речь шла о радикализации знакомых нам вольнодумцев, но, как и в Омске, были задействованы и рецидивы старых оппозиций, в первую очередь матерый оппозиционер Г. И. Яковлев, а также еще вчерашний большевик А. Я. Ивашкевич. Место старых экстремистов из анархистов, эсеров и меньшевиков тоже не пустовало. В архиве Политбюро есть анонимная «справка» от 7 декабря 1927 года, уже после открытия XV съезда партии, подшитая к выписке из протокола заседания бюро Томского окружкома ВКП(б) от 29 декабря, которое заслушивало доклад Окружной контрольной комиссии «о положении с местной оппозицией (т. Зосе)». Текст «справки» гласил:

7 декабря вечером в Томске обнаружена подпольная типография и шапирограф со всеми принадлежностями, украденный в Дорздраве. Печатали и распространяли воззвания ко всем членам партии (Московское издание), завещание Ленина, предназначались к печатанию и местные материалы. Печатал Ивашкевич – до 1917 г.: эс-эр 1917–21 г. член ВКП(б), выбыл механически, участвуют два анархиста с 1921 и 1917 г. два бывших комсомольца. Имелась связь со всеми оппозиционными группировками. Беспартийные