Плследний из Мологи. Жизнеописание архимандрита Павла (Груздева) - Наталья Анатольевна Черных

Все рассмеялись, в том числе и о. Александр, и сам Святейший.

— Отправьте огурцов на Толгу, — отдал он потом распоряжение».

Рассказывал отец Павел, как солили огурцы в бочках прямо в реке, как ездили по грибы. Для каждого дела существовал свой обычай, свой особый ритуал. Едут по грибы — садятся на подводу, берут с собой самовар, провизию. Старые монашки и они, молодежь, приезжают в лес, лагерь разбивают, в центре привязывают колокол, а точнее, колокольцо такое. Молодежь уходит в лес по грибы, тут костер горит, пищу готовят, и кто-то в колокольцо блямкает, чтобы не заблудились, не ушли далеко. Собирают грибы, приносят и опять в лес. Старухи грибы разбирают, тут же варят.

И с детства такой отец Павел, что любил людей кормить, любил и хозяйство вести — по-монастырски, планомерно. Была у него поговорка: «Ну вот, скопишь домок, не надо и замок». И еще повторял слова из песни: «Раз ступенька, два ступенька, будет лесенка, раз копейка, два копейка, и крышу покрыли»,

«Бывало, в Верхне-Никульском ходим с ним по кладбищу, хворост собираем, — вспоминает его духовный сын, — всё, что гниленькое, подберем, принесем в ограду, распилим аккуратно, расколем, сложим, т. е. полная экономия. Дед не для себя, а просто образ жизни такой монашеский был», Любил отец Павел в детстве ходить на коляды в Рождество и Святки. По монастырю ходили так — сначала к игумении, потом к казначее, потом к благочинной и ко всем по порядку. И он тоже заходит к игумении: «Можно поколядовать?»

— Матушка игуменья! — кричит келейница. — Тут Павёлко пришел, славить будет. «Это я-то Павёлко, на ту пору годов шести, — рассказывал батюшка. — В келью к ней не пускают, потому в прихожке стою. Слышу голос игуменьи из кельи: «Ладно, пусть славит!»

Тут я начинаю:

Чуть погодя слышу голос игумении: «Онисья! — келейница у ней была. — Дай ему целковый!» Ух-х! А целковый, знаешь, какой? Не знаешь! Серебряный и две головы на нем — государь Император Николай Александрович и царь Михаил Феодорович, были тогда такие юбилейные серебряные рубли. Слава Богу! А дальше я к казначее иду — процедура целая такая… Казначеей была мать Поплия. Даст мне полтинничек, еще и конфет в придачу».

— Ох, и хитер ты был, отец Павел, — перебивает батюшку его келейница Марья Петровна. — Нет-таки к простой монахине идти! А все к игуменье, казначее!

— У простых самих того…, сама знаешь, Маруся, чего! Целковый у них, хоть и целый день ори, не выклянчишь, — отшучивается отец Павел и продолжает свой рассказ:

«От казначеи — к благочинной. Сидит за столом в белом апостольнике, чай пьет.

— Матушка Севастиана! — кричит ей келейница. — Павёлко пришел, хочет Христа славить.

Она, головы не повернув, говорит: «Там на столе пятачок лежит, дай ему, да пусть уходит».

— Уходи, — всполошилась келейница. — Недовольна матушка благочинная.

И уже больше для благочинной, чем для меня, возмущается: «Ишь, сколько грязи наносил, насляндал! Половички какие чистые да стиранные! Уходи!»

Развернулся, не стал и пятачок у ней брать. Ладно, думаю… Вот помрешь, по тебе тужить не буду! И в колокол звонить не пойду, так и знай, матушка Севастиана! А слезы-то у меня по щекам рекой… Обидели».

Как болит душа от обиды — и что делать? «Обидели тебя — помолись быстрей за обидчика, — учил о. Павел, став уже седовласым старцем. — Ведь обижающий тебя причиняет самому себе гораздо большее зло». Но кто знает, что ближе к Господу — с годами выстраданная мудрость или детское «и в колокол звонить не пойду?».

«А с колоколом связано почему? — продолжает о. Павел. — Это был еще мой доход в монастыре. Умирает, к примеру, мантийная монахиня. Тут же приходит гробовая — Фаина была такая, косоротая — опрятывать тело усопшей, после чего, облачив, кладут в гроб. Нам с Фаиной оставляют мантейку от облачения усопшей, и мы идем с нею на колокольню. Час ночи или час дня, ветер, снег или дождь с грозой: «Павёлко, пойдем». Забираемся мы на колокольню, ночью звезды и луна близко, а днем земля далеко-далеко, Молога как на ладошке лежит, вся, словно ожерельями, обвита реками вокруг. Летом — бурлаки по Мологе от Волги баржи тащат, зимой — все белым-бело, весной в паводок русла рек не видать, лишь бескрайнее море… Гробовая Фаина обвязывает мантейкой язык колокола, того, что на 390 пудов. Потянула Фаина мантейкой за язык — бу-у-м-м, и я с нею — бу-м-м! По монастырскому обычаю, на каком бы кто послушании ни был, все должны положить три поклона за новопреставленную. Корову доишь или на лошади скачешь, князь ты или поп — клади три поклона земных. Вся Русь так жила — в страхе перед Богом…

И вот эта мантейка висит на языке колокола до сорокового дня, там уже от дождя, снега иль ветра одни лоскутки останутся. В сороковой день соберут эти лоскутки — и на могилку. Панихиду отслужат и мантейку ту в землю закопают. Касалось это только мантийных монахинь, а всех остальных хоронили, как обычно. А мне за то — Павёлко всю ночь и день сидит на колокольне — рубль заплатят. Это был мой трудовой доход. Слава Богу, умирали не часто».

И жизнь, и смерть — всё это, словно таинственная песня, оттого-то в Церкви так много поют. Пели и в обители: помимо богослужебных песнопений, любили петь особые, очень трогательные, одновременно и народные,