Исследование Апокалипсиса - Юрий Миранович Антонян

возник в то время, когда в эллинистическом культурном ареале, особенно в его религиозной жизни, народный компонент оказался вытесненным в связи с ростом значения отдельного человека. Христианство «эллинистично» постольку, поскольку оно отказывается от концепции «святого народа» и знает одну лишь личную святость. Индивидуальная религиозность приобретает вследствие этого прежде невиданную интенсивность и обращенность внутрь человека, тем более что постоянно здесь наличествующий образ Христа оказывается куда более тесно связанным с отдельным человеком в отношении возможности следования и подражания ему, чем лишенный образа Бог Израиля, — Бог, себя открывающий, но не в меньшей степени и скрывающий себя. Склонившиеся на сторону христианства народы, в отличие от Израиля как народа союзного, не находились с этим не принимающим никакого окончательного образа, но вновь и вновь покидающим всякое свое правление Богом в едином основополагающем отношении и не могли вступать с ним в непосредственную связь[45].

В этих словах можно видеть достаточно точную характеристику христианства и его этики, в том числе в соотношении с иудаизмом. Христианство действительно поставило человека в центр своего учения, чему в решающей степени способствовали образ и поведение нового Бога, его человечность и простота, реализация им своих мессианских функций в постоянном и тесном общении с людьми. Они с ним как раз и вступают в непосредственную связь. Апокалипсис же эту связь обрывает, сталкивает человека не с любящим и понимающим божеством, а с грозным, разящим и мстительным Богом. Он имеет четко определенный образ и отнюдь не покидает свое правление, напротив, именно правление дает ему возможность проявить себя в самом буйном качестве.

Р. Нибур писал, что этика Иисуса есть совершенный плод пророческой религии. Ее идеал любви также соотносим с фактами и потребностями человеческого существования, как Бог пророческой веры соотносим с миром. Она основана на всем богатстве нравственного опыта и соответствует ему. Она имманентна жизни, как Бог имманентен мирозданию. В своих высших проявлениях она превосходит человеческие возможности, как и Бог превосходит мир. Люди призываются «любить своих врагов», прощать не до семи, но «до седмижды семидесяти раз», не противиться злу, подставлять другую щеку, благословлять проклинающих нас и благотворить ненавидящих нас. Сопротивление и недовольство во всех этих призывах запрещается.

Абсолютизм любви в этике выражается в форме универсальности, противопоставленной всем более узким формам человеческой приязни, а также в виде особой моральной взыскательности, направляющей свою жесткую критику даже против самых неизбежных и слабых способов самоутверждения. Нибур справедливо считал, что нигде еще этика Иисуса не оказывается в более строгом противоречии с побуждениями и нуждами простых людей, чем в обыденной жизни[46]. Она противоречит интересам не только так называемых простых людей, но и вообще всех людей; ее следует расценивать не как правила поведения в повседневной жизни, а как свод неких высших принципов, идеалов, на которых должно вообще строиться существование людей. Вместе с тем это и требование к ним, острое желание видеть их совершенно другими в новой эре, но его оказалось невозможно удовлетворить, поскольку человеческая природа не меняется, даже если к этому призывают самые великие реформаторы.

Однако взгляды и поведение самого реформатора — Христа — претерпели, согласно Апокалипсису, весьма существенные изменения.

В Апокалипсисе Христос предстает в совершенно новом обличии, более того, создается впечатление, что перед нами просто иной персонаж, причем отнюдь не воплощение любви. Об отдельных агрессивных прорывах с его стороны говорилось еще в Евангелии, а книга «Откровение Святого Иоанна Богослова» свидетельствует об этом более чем красноречиво. Правда, может создаваться впечатление, что Христос здесь действует в неком сложном и странном сплаве с Богом-отцом, но на самом деле в книге фигурирует собственно Христос, о чем говорят такие слова: «Я есмь Первый и Последний. И живой; и был мертв…» (1:17, 18). Понятно, что «живой», и особенно «был мертв», никак не применимо к Творцу, извечному и бессмертному. Самозабвенный проповедник любви к ближнему, Христос грозит Эфесской церкви сдвинуть «светильник твой с места его» и заявляет, что ненавидит николаитов (2:5, 6). Пергамской церкви напоминает, что имеет острый с обеих сторон меч, которым может сразиться (2:12), а в послании Фиатирской церкви лжепророчице Иезавели грозит смертью ее детей (2:20, 23), что очень странно со стороны того, кто сам избежал Вифлеемского истребления младенцев и всегда проповедовал любовь и прощение, даже врагам. Еще более удивительно утверждение Христа, что кого он любит, того обличает и наказывает (3:19), удивительно из-за того, что от него ожидается прямо противоположное.

В апокрифическом Евангелии Младенчества содержится глава, резко отличающаяся от остальных: «В другой раз, когда Господь Иисус входил вечером в лес с Иосифом, вот, ребенок бежал навстречу Ему и сильно толкнул Его, и почти опрокинул Господа Иисуса, и Он сказал этому ребенку: «Так же, как ты Меня толкнул, упади и не вставай». И тотчас ребенок упал на землю и умер». Убийство ребенка, даже если он «сильно толкнул Его», в комментариях и оценках не нуждается.

На протяжении всей книги «Откровение Святого Иоанна Богослова» Христос (иногда вместе с Яхве) выступает в качестве гневного, ничем не сдерживаемого, крайне жестокого разрушителя. К. Г. Юнг имел все основания говорить, что «отсюда развивается та ужасающая картина, которая находится в вопиющем противоречии со всеми представлениями о христианском смирении, негневливости, любви к ближнему и к недругам, о любящем Отце небесном и спасающем людей Сыне и Избавителе. Настоящая оргия ненависти, гнева, мести и слепого буйства, ненасытно порождающая фантастические кошмары, разразившись, затопляет кровью и огнем миф, который, выходит, и спасать-то стоило только ради изначального статуса невиновности и любовной общности с Богом»[47].

Откровение Иоанна Богослова знаменует крах идеального и прекрасного учения о всепрощении и любви, учения, имеющего, тем не менее, всемирно-историческое значение для человеческой нравственности. Если бы коммунисты во главе с Марксом и Лениным, нацисты во главе с Гитлером при всей их понятной ненависти к христианству тщательно проштудировали Новый завет и особенно Откровение, сумели должным образом оценить эту последнюю книгу в сопоставлении с предыдущими, проанализировать весь путь, пройденный затем человечеством, то они, вероятно, не стали бы в очередной раз экспериментировать с коренной перестройкой человека. Это не удалось Христу, это не удалось и им, это невозможно в принципе никогда и не под силу никому. В этом, не сомневаюсь, заложено величие и неисчерпаемость личности. Но нет никакой гарантии, что не найдется новый исправитель людской природы, которого тоже ожидает неминуемый провал.

Вечное возвращение к идее коренного улучшения человека означает не столько наличие определенной перспективы, сколько неудовлетворенность тем, что он из себя представляет.