Раневская - Глеб Анатольевич Скороходов

приятное, поэтому в моем рассказе не только ирония, но и удовольствие. Однако надо вернуться к действительности. И сразу, без перерыва разговор о детях. И совсем другое настроение: горечь, обида, ненависть. Вот какие в роли колебания: в одной короткой сцене – от улыбки до гнева…

Любимый актер

Журнал «РТ» напечатал интервью с Пельтцер, которая своей самой любимой комедийной актрисой называет Раневскую. «К тому же она умеет играть и трагедию, что очень редко», – замечает актриса.

– А мой любимый комедийный актер – Райкин, – сказала Ф. Г., когда я показал ей это интервью. – Я не говорю о Чаплине, он не в счет – вне конкуренции. Райкин феноменален: это и актер, и гражданин.

Ф. Г. рассказала мне, что в день гибели Комарова, когда работали все увеселительные заведения, Райкин вышел к публике и сказал:

– Дорогие друзья. Наш театр – театр смеха. Сегодня трагически погиб наш соотечественник. Мы не сможем смешить вас – это было бы кощунством; точно так же, как и вы не сможете смеяться. Поэтому разрешите нам отменить спектакль. Тридцатого апреля – у артистов театра выходной день, мы просим прийти к нам – мы сыграем для вас…

Кто-то из театра позвонил в горком с жалобой: как же, ведь Райкин поступил самовольно, без специальных указаний! Из горкома якобы ответили:

– Слава Богу, что нашелся человек, который поступил так, как подсказало ему его гражданское чувство.

Булгаков продолжается

Ф. Г. прочла мне две странички воспоминаний об А. А. Ахматовой для сборника, который готовился к печати. Там, между прочим, было упоминание о том, что Анна Ахматова читала ей роман «Мастер и Маргарита» М. Булгакова, тогда еще не опубликованный, и восхищалась гениальностью писателя.

Это было в Ташкенте. Стояло жаркое лето. Ф. Г. почти ежедневно бывала у Анны Андреевны, часто оставаясь у нее ночевать. «Мастера и Маргариту» они читали по ночам, когда спадала жара: Ф. Г. лежала на глиняном полу, Анна Андреевна на солдатской койке – чтение продолжалось порой всю ночь. Анна Андреевна, которую Ф. Г. называла ласково «Рабби», читала вдохновенно. Когда она прочла первую главу – о встрече у Патриарших прудов редактора журнала с таинственным незнакомцем, Ф. Г. стало страшновато.

– Кто это был, Рабби? – спросила она.

Глаза Анны Андреевны блеснули, затем сощурились, и она ответила почти шепотом:

– Дьявол, душенька!

– От страха я закричала во все горло, – вспоминала Ф. Г.

Ф. Г. преклонялась перед талантом М. Булгакова. Как только появился «Мастер и Маргарита» в журнале «Москва», она вновь перечитала его. И часто наш разговор возвращался к этому роману или к «Запискам покойника».

– Какое буйство фантазии, какие сказочные превращения, – говорила Ф. Г. о «Мастере и Маргарите» и его авторе. – Он умеет разрывать привычные связи и делать самые обычные вещи невероятными. Невероятное окружает вас в его романе со всех сторон.

И Ф. Г. поведала две небольшие «булгаковские» истории – фантастические и будничные одновременно. Обе они из анналов больницы, где Ф. Г. лечилась.

Генерал и известный художник умерли в один и тот же день. В один и тот же день назначили похороны. Покойников обрядили в черные костюмы, но служащие морга перепутали тела: на груди художника расположили все многочисленные генеральские награды. Когда в последнюю минуту, перед самым приходом родственников, служащие обнаружили ошибку, они, чертыхаясь, кинулись лихорадочно срывать с художника колодки с радужными лентами, ордена и медали.

Другая история – тоже по-булгаковски вероятная и невероятная. Родственники окружили гроб усопшего – последние минуты в морге, в ожидании похоронного автобуса. Хлопнула входная дверь – от неожиданности все вздрогнули, и покойник тоже. Он открыл глаза и поднялся:

– Что это?..

Врачи не смогли отличить летаргический сон от смерти. И бедный покойник сидел в гробу в окружении родственников и стеснялся встать – на нем был роскошный пиджак, рубашка с галстуком, а на ногах… кальсоны – их задрапировали тканью и прикрыли цветами.

– Принесите скорее брюки! – просил воскресший.

– Ну разве это не Булгаков? – спросила Ф. Г. – И какая сатира на больницу, на наши порядки.

Но это не был Булгаков. Это была Раневская, по-булгаковски увидевшая события.

Ф. Г. часто просила меня: «Давайте-ка почитаем „Театральный роман“», и смеялась, радуясь каждой удаче писателя, необычности его образов, точности пародии и меткости оценок. Некоторые фразы она повторяла по нескольку раз, другие становились для нее «крылатыми».

Булгаков, мне кажется, восхищал Ф. Г. не только талантом. Он близок ей своим взглядом на мир и видением действительности. Смелая и необузданная фантазия, умение заметить в жизни парадоксальные несоответствия, чаше всего там, где окружающим все кажется нормальным, способность зло смеяться над демагогией, глупостью, – разве это не характерно и для Раневской! И не свойство ли Раневской-актрисы, как и Булгакова-литератора, неожиданно оборвав смех, почувствовать боль за героя, перейти на тончайшую лирику. И разве Раневская, живя судьбой своих героев, не вставляет нас переходить, как писали о Булгакове, «от улыбки – к смятению и ужасу, от серьезности – опять к иронии и от безнадежности – к надежде» (В. Лакшин). И не о Булгакове ли, авторе «Мастера и Маргариты», слова, сказанные о Раневской, – «глаза комедии и трагедии» (Е. Габрилович). Их общий крест – бешеная любовь к театру. Никакие трудности, разочарования, несправедливости и обиды не могли отвратить ее. Неслучайно «Театральный роман» обрывается на фразе об иссушающей любви Булгакова к театру, прикованности («как жук к пробке») к нему.

Вечером того же дня, когда Ф. Г. говорила об историях в булгаковском духе, я по ее просьбе заехал к Елене Сергеевне – завез ей рецепт лекарства, которое можно достать только в Чехословакии (Е. С. Булгакова собиралась туда по приглашению чешских театральных работников). Она показала мне несколько новых книг мужа, изданных за границей, в том числе и «Мастера», появившегося в Италии спустя два месяца после публикации на русском языке, – надо же было суметь так быстро перевести и так великолепно издать его! Мы заговорили о премьере «Бега» у ермоловцев, вспомнили «Мольера» в «Ленинском комсомоле» и «Ивана Васильевича» в Студии киноактера.

– Булгаковский год, – сказал с улыбкой я.

– Да, да! – подхватила Елена Сергеевна. – И все это невероятно и абсолютно в духе его книг. Я представила сейчас, если бы я ему сказала в то время, когда ничего не издавалось, все лежало без движения и без надежды, когда его произведения упоминались только с определенными эпитетами, если бы я ему сказала: «Миша, успокойся, вот придет пятидесятый год советской власти и все будет издано: напечатаны