Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко

К сожалению, с тех же толстовских позиций была написана Солженицыным такая важная для России книга, как «Двести лет вместе», представившая большой свод документальных свидетельств на тему русско‐еврейских отношений за период с конца XVIII по начало 1990‐х. Но и здесь, как и в предыдущем случае, у писателя не было перед глазами искомого «главного образа». Если революцию он не видел своими глазами, то русско‐еврейские отношения видел фрагментарно и вскользь, а эта тема, как и предыдущая, требует личного опыта, приобретенного в самой гуще событий. Не подходя же к теме пророчески, трудно было найти ту искомую точку отсчета, не временную, а смысловую, которая давала бы материал, необходимый для драматургии этого сложного сюжета. Ведь проблема этих отношений состояла не в том, чтобы показывать злобу дня, кто и как кого больше обидел, а в ее вечном измерении, в духовно‐религиозной ответственности той и другой стороны перед будущим. Солженицын в данной книге собрал факты, которые должны были показать путь российского еврейства к революции, динамику этих событий. Так, судя по замыслу, построен материал первого тома. Вывод, который напрашивается у читателя после его прочтения: евреи не только сами шли к революции 1917 г., но и им активно помогали; во взаимном ожесточении (с русскими и с российским правительством), во взаимной любви с русской интеллигенцией — формировался их будущий революционный гений. Плотность документального текста в книге не позволяла (по замыслу) писателю особенно расширять пространство его личного комментария и мнения, поэтому за Солженицына должен был большей частью говорить сам документ. Тем не менее в заключение первого тома писатель отмечает: «Не получили евреи равноправия при царе, но — отчасти именно поэтому — получили руку и верность русской интеллигенции. Сила их развития, напора, таланта вселилась в русское общественное сознание. Понятие о наших целях, о наших интересах, импульсы к нашим решениям — мы слили с их понятиями. Мы приняли их взгляд на нашу историю и на выходы из нее»[1287]. Слова, сказанные не столько с полным откровением, сколько с чувством глубокого уныния и пессимизма, но, тем не менее, как продолжение того, о чем писал в середине 1880‐х годов Вл. Соловьев в работе «Еврейство и христианский вопрос». Тогда философ, которого нельзя не отнести к толстовскому — учительному направлению — за его ложнопророческую деятельность, пришел к выводу, что России, ее правительству и русскому народу недостает для подлинного сочетания с Христом и Его учением теократического потенциала. Технически эту миссию восполнения недостачи теократического начала могли бы выполнить, с его точки зрения, союз русских с католической Польшей и российским еврейством. Теократизм каким‐то странным образом должен был восполнить недостаток подлинной (как считал автор) христианской жизни в России; соединить народ и царя; разрушить средостение между городом («умом») и деревней («силой»), дать Русской Православной Церкви подлинную свободу, и, в конечном счете, — открыть через общую теократию — путь иудейству во всемирную христианскую ойкумену.

А. И. Солженицын в своей книге кратко касается выступлений в печати Вл. Соловьева с осуждением антисемитизма в России, но не разбирает подробно довольно основательную и подробно изложенную программную позицию философа по еврейскому вопросу. Тем не менее в целом, как нам видится, позиция Вл. Соловьева берется Солженицыным за основу при написании книги «Двести лет вместе». Солженицын исходит, как и Соловьев, из презумпции изначальной невиновности евреев в России и виновности русских (комплексно, включая власть). Объяснения этой точки зрения таковы: русские — дома, евреи — пришлые, поэтому априори последние заслуживают этого снисхождения. Далее, слово в книге дается большей частью еврейской стороне (и писатель это оговаривает в предисловии). И наконец, вся канва взаимоотношений выстроена в рамках политического контекста. «Теократия» Соловьева — это же тоже не религиозный, а политический проект, использующий религиозный фактор для объединения. Но политический контекст не снимает главного противоречия, которое во втором томе, когда речь пойдет о 1917–1995 гг. должно раскрыться во всей полноте. Если революция оправдывается «ожесточением» и «любовью», то последующие события, а из них главное — Великая Отечественная война — должны быть оправданы тем состоянием слияния русской интеллигенции с еврейским миром России, о котором и пишет Солженицын в конце первого тома (кстати говоря, образ России, венчающейся с Польшей и евреями, употребляет в той же работе именно Соловьев). Но откуда же тогда появляется Сталин и связанная с ним линия на индустриализацию и коллективизацию, т. е. собирание и укрепление внутренней России, вместо ее полного распыления и аннигиляции в буре мировой революции, как логичное продолжение экстаза слияния? Сталинская линия полностью противоречит «состоянию слияния». Здесь как раз и проявляется нелогичнность и Соловьева, и Солженицына, проистекающая из их учительного, а не пророческого подхода к освещению данного вопроса. Соловьев в своем теократическом проекте должен был просчитать (если он претендовал на пророчество) появление не Ленина и Троцкого, а именно Сталина, а он делает из своего проекта обычную химеру‐утопию, наподобие «Города Солнца». И потому Солженицыну, который опирался на позицию Соловьева при написании книги «Двести лет вместе», пришлось заниматься рациональным конструированием: в первом томе — показывать динамику русско‐еврейских отношений, объясняющую появление революции; во втором томе — иллюстрировать динамику тех же отношений, предшествующих войне и отталкивающихся от войны.

Интересным образом пытается решить А. И. Солженицын во втором томе книги проблему факта и его интерпретации. Он ставит вопрос о рассеянии как о проблеме растворения евреев после революции в русской среде, а не на полях битв всемирной революции (чего в истории не было), и смысл этой проблемы состоит в том, что, растворяясь, они не растворяются, а лишь заквашивают тесто, в котором растворяются. В советское время они играют роль «катализатора» для всех важнейших процессов. То есть продолжается логика создания теократического государства (хотя и умозрительно теократического), предложенная Вл. Соловьевым. Как и в первом томе, слово большей частью дается еврейской — «растворившейся» — стороне. И, как ни странно, это выглядит у Солженицына логично объяснимо, поскольку политическая история СССР остро нуждается в таком материале. Но не логично то, что история советской России не сводится к политической истории, и именно с позиции всей истории России советского периода очевидно другое: голос другой — русской — стороны здесь было бы важнее усилить. Рассуждая логически: если теперь русские стали рассматриваться советской властью как великодержавная нация, а все другие народы как пострадавшие от нее, то следовало бы сделать шаг навстречу угнетаемой нации и априори, словом, поступить зеркально