Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

Сквирский доложил из Вашингтона о том, что можно ожидать изменения политического курса. Оставался один вопрос: сможет ли новая администрация верно оценить раздутое сопротивление и, проигнорировав его, повернуть в сторону признания СССР без посредников и проволочек[126]. А посредники в Нью-Йорке появлялись очень быстро. Например, сенатор Роберт Лафоллет-младший, предложивший провести неофициальные переговоры. По его словам, Рузвельт не хотел преждевременной публичности в вопросе советско-американских отношений. Литвинов сразу же закрыл этот канал, так как возражал против любых переговоров о предварительных условиях[127].

Появились и две хорошо знакомые фигуры: Купер и Поуп. Купер встречался с Рузвельтом и с чиновниками Госдепартамента в апреле 1933 года. Президент Рузвельт считал «желательные» нормальные советско-американские отношения «не только интересными для обеих стран, но и необходимыми для установления всеобщего мира». Однако в тот момент в стране существовала серьезная оппозиция, которая мешала признанию СССР. Купер попытался начать давать советы Богданову, и Литвинов снова быстро среагировал. Он не понимал до конца, что именно предлагает Купер и предлагает ли он вообще что-нибудь. Поэтому он сообщил Сквирскому, на что готово советское правительство, а на что нет. Это необходимо было упомянуть на переговорах с США в той или иной форме, но не через такого представителя, как Купер, который выдвигает свои собственные идеи, а не передает то, что думает Рузвельт или представители СССР. Сквирский должен был проинформировать об этом Богданова, чтобы больше не было путаницы[128].

У Поупа тоже были странные идеи несмотря на то, что он встречался напрямую с Рузвельтом и новым госсекретарем Корделлом Хэллом. Например, он полагал, что СССР согласится принять любого человека, которого обвинили в США в том, что он — коммунист. Это было бы хорошим первым шагом для облегчения процедуры признания. Наверно, заместитель директора Госплана Валерий Иванович Межлаук, с которым беседовал Поуп, едва сдержал смех. Это «необычайно комическая и совершенно несерьезная» идея, сказал Межлаук Поупу. Ничего не получится. Поуп ответил, словно оправдываясь, что это идея Купера[129].

Все лето 1933 года продолжалось маневрирование, лоббирование и борьба за общественное мнение. В августе Богданов сообщил, что Рузвельт выступает за торговые отношения с СССР независимо от срока, когда произойдет дипломатическое признание. Торговые отношения были политическим козырем, рассматривалась даже возможность начать выдавать кредиты. Богданов пришел к выводу, что СССР необходимо донести до прессы мысль о том, что торговые отношения не могут развиваться без установления «нормальных дипломатических отношений».

Лед тронулся

Лед тронулся через три месяца. Как сообщил в начале октября Сквирский, состоялась «последняя битва» за признание СССР. В деловых кругах и в прессе много о нем говорили. Американский легион консерваторов снова выступил против. Мэтью Уолл из АФТ, давно возражавший против признания, опубликовал открытое письмо к Рузвельту. Торговая палата Нью-Йорка — известные профессиональные оппозиционеры, поддержавшие Комитет Фиша, — снова выступила против. Это стало последним приступом гнева. Как сообщил Сквирский, оппозиционеры были не единственными, кто высказался. Руководство АФТ, которое было близко администрации Рузвельта, попросило замолчать тех, кто раньше был против, несмотря на позицию Уолла. Деловые круги хотели заключать договора с СССР, и Американо-российская торговая палата выступала за признание[130].

Через четыре дня после отправки отчета в Москву Сквирский послал срочную телеграмму. Он сообщил, что по указанию Рузвельта встречался с официальными лицами: Генри Моргентау-младшим и Уильямом Буллитом. Генри Моргентау был давним и близким приятелем Рузвельта. Вскоре его должны были назначить министром финансов. Уильям Буллит работал в команде американского президента Томаса Вудро Вильсона на Парижской мирной конференции и ездил в Москву на переговоры с большевиками. Теперь он работал с Рузвельтом. «Через несколько часов, — писал Сквирский, — передаем перевод текста проекта письма Рузвельта на имя Калинина с предложением о назначении представителей для обсуждения вопроса американо-советских отношений лично с президентом»[131]. Сквирский отправлял и другие телеграммы с более подробной информацией о происходящем. Если советская сторона приняла бы черновик Рузвельта, он бы подписал его для отправки Калинину. Как пояснил Сквирский Буллиту, в письме по факту предлагалось предварительное обсуждение, против которого обычно возражало правительство СССР. Буллит ответил, что письмо значило намного больше. Это официальное письмо, подписанное Рузвельтом, в котором советскому правительству предлагают прислать представителей для личной встречи с президентом.

«Я, конечно, согласился на полную секретность, — сообщил Сквирский, — и на передачу текста письма в Москву… Я рекомендовал бы приезд Литвинова для разговора с Рузвельтом. Это укрепило бы наше положение». Сквирский попросил ответить как можно быстрее[132].

Молотов и Каганович отправили телеграмму Сталину, который отдыхал в Абхазии, и передали ему телеграммы Сквирского и черновик письма Рузвельта. Они изложили свои рекомендации: придерживаться стандартной советской политики (то есть никаких предварительных переговоров до официального признания), а также дать письму отрицательный ответ. Также они предложили формулировки, которые использовались при предварительных обсуждениях процедурных вопросов с британцами в 1929 году[133]. Сталин не согласился. «Мы думаем, что надо согласиться на текст письма Рузвельта и потом, по получении его официального письма на имя Калинина, ответить, что посылаем своего человека для разговора с Рузвельтом. Лучше будет послать Литвинова»[134].

То есть он сам предложил Литвинова. Времена изменились. Сталин больше не насмехался над наркомом. Когда Литвинов ответил, что ему нет смысла ехать в Вашингтон и что вместо него должен поехать кто-то другой, Сталин возмутился: «Настаиваем на посылке Литвинова. Действуйте смелее и без задержек, так как сейчас обстановка благоприятна»[135].

14 октября Политбюро одобрило черновик письма Рузвельта. Буллит попросил посмотреть черновик ответа СССР и предложил небольшие изменения, которые были приняты в Москве. «Поторопитесь с ответом Рузвельту», — отправил с юга телеграмму Сталин[136]. Когда он говорил, что надо поторопиться, он имел в виду именно это, и дела пошли очень быстро. 17 октября Политбюро официально одобрило ответ СССР и назначило Литвинова участником переговоров с Рузвельтом в Вашингтоне[137]. В последнюю минуту Сквирский, переговорив с Буллитом, внес небольшое изменение в формулировку текста. Рузвельт хотел вначале опубликовать письма в американской прессе. Через несколько дней обмен письмами был опубликован в советских и американских газетах. Некоторые новостные издания не дождались положенного времени, хотя впоследствии отрицали нарушение запрета[138]. Но это была буря в стакане, с учетом такого невообразимого прорыва для советской дипломатии.

Литвинов предложил примерный план переговоров, и Сталин его одобрил. Важнейшие вопросы остались неизменными: требование возмещения долгов, пропаганда, торговые возможности.

Литвинов добавил, что, возможно,