Великая Отечественная война: выступления, беседы, комментарий - Иосиф Виссарионович Сталин

Комендант Москвы генерал-майор К.Р. Синилов вспоминал: «После парада настроение совершенно изменилось. В очереди другие разговоры, появилась уверенность. После парада произошел перелом в разговорах, настроениях, даже внешний перелом был заметен. То, что произошло в сознании, внутри каждого, нашло отражение в поведении. 7-го и в последующие дни народ стал совсем иным: веселый, смеющийся, жизнерадостный, улыбающийся, особая твердость появилась, уверенность».

Из дневника за 7 ноября журналиста Н.К. Вержбицкого: «Невеселый праздник. По улице идет “демонстрация” – две сотни женщин и мужчин, подтянутые поясами, с лопатами и ломами на плечах. Холодно, ветер. Падает тяжелый снег. Огромная очередь за картошкой, за керосином, за хлебом».

Затишье на переднем крае. 1942 г.

В день очередной годовщины Мюнхенского пивного путча 9 ноября 1941 года немецкое радио передавало речь Гитлера. Начальника отдела ТАСС по пропаганде Даниила Меламида вызвали в Кремль для ее синхронного перевода. Сталин сидел у торца длинного стола, переводчика посадили у другого конца стола, около радиоприемника. Сталин был подавлен, но слушал внимательно, не перебивал. Лишь, когда Меламид перевел в более мягких тонах характеристику большевиков, Сталин, заметив, что оратор употребил более резкие слова, потребовал:

– Переводите точно.

Речь Гитлера была безобразно грубой и оскорбительной. Он говорил, что падение Москвы – дело считанных часов, немецкие офицеры видят в полевые бинокли Кремль, нет такой силы, которая остановила бы славную немецкую армию. Фюрер поносил Сталина и коммунистов. Меламид вспоминал, что боялся произносить эти слова, но под грозным взглядом единственного слушателя выдавливал их из себя. К концу речи голова Сталина стала клониться набок и, наконец, опустилась на руки, лежащие на столе. Переводчика охватил страх: что делать – уйти?.. Переводить дальше?.. Тут бесшумно приоткрылась дверь, и начальник охраны Власик, бдительно наблюдавший за происходящим в кабинете, поманил пальцем Меламида к себе…

Г.К. Жуков вспоминал о 29 ноября: «Я позвонил Верховному Главнокомандующему и, доложив обстановку, просил его дать приказ о начале контрнаступления. И.В. Сталин слушал внимательно, а затем спросил:

– А вы уверены, что противник подошел к кризисному состоянию, и не имеет возможности ввести в дело какую-нибудь новую крупную группировку?

– Противник истощен. Но если мы сейчас не ликвидируем опасные вражеские вклинения, немцы смогут подкрепить свои войска в районе Москвы крупными резервами за счет северной и южной группировок своих войск, и тогда положение может серьезно осложниться.

И.В. Сталин сказал, что он посоветуется с Генеральным штабом. Я попросил начальника штаба фронта В.Д. Соколовского, который также считал, что пора вводить в действие наши резервные армии, связаться с Генштабом и поддержать наше предложение о целесообразности начала незамедлительного контрнаступления. Поздно вечером 29 ноября нам сообщили, что Ставка приняла решение о начале контрнаступления и предлагает представить наш план контрнаступательной операции».

Немецкое наступление на Москву началось 16 ноября. И хотя из-за упорного сопротивления советских войск оно шло медленнее, чем ожидалось, спустя две недели 2-я танковая армия немцев уже заняла поселок Красная Поляна в 17 километрах от столицы Советского Союза. Но силы врага уже иссякли, ему не удалось прорвать фронт под Москвой.

Погода стояла довольно теплая, столбик термометра показывал около 0 градусов. Но 1 декабря температура стала стремительно падать. 4 декабря уже было минус 35 градусов.

В двигателях замерзло масло – самолеты, танки, автомобили не могли сдвинуться с места. Замерзла оружейная смазка – пушки и пулеметы отказывались стрелять. Замерзали немецкие солдаты, которые не имели зимнего обмундирования, – их начальство рассчитывало победоносно завершить войну до наступления холодов.

Солдат гитлеровской армии Г. Генри вспоминал: «Люди спали вповалку, друг на друге, в крохотную хату набилось с три десятка человек». Офицер поручил солдату, назначенному в караул, отогреть на печи пулемет. Караульному выдавали щепочку, чтобы он зажимал ее между обмороженными пальцами и давил на гашетку. Караульных меняли через десять-двадцать минут – иначе они замерзали вместе с пулеметом.

И в эти 30-градусные морозы советские войска начали наступление. Войска немецкого генерала Гудериана, неся большие потери, вынуждены были повернуть назад. На помощь Красной Армии пришла сама природа.

В Большом Кремлевском дворце 4 декабря 1941 года Сталин принял делегацию правительства Польши в изгнании во главе с премьер-министром Владиславом Сикорским. Член делегации польский писатель Ксаверий Прушинский вспоминал: «Я наблюдал за Сталиным несколько минут. Он говорил мало и спокойно. Внимательно слушал. Время от времени покидал группу собеседников и держался в стороне, предпочитая курить в одиночестве, в уединении. Никто не решался нарушить его молчание, уединенность. Сталин всегда сам их нарушал. Шуткой или замечанием, адресованными кому-либо поименно. Лицо, к которому он таким образом обращался, обменивалось с ним репликами, после чего Сталин возвращался к своему гостю – Сикорскому. Его манера поведения, которая характеризуется простым умением представиться: “Сталин”, казалась скромной и непретенциозной, но впечатление на тех, кто его окружал, это производило такое, какое гигант оказывал на пигмеев, либо Бог на простых смертных. Они всегда его видели, хотя и не глядели на него, думали о нем даже когда говорили о чем-нибудь постороннем. Чувствовалось, что в любой момент они готовы выполнить его приказы. Сам Сталин, казалось, был человеком, который жаждал, чтобы его мысли и желания угадывались до того, как они созреют в его голове, дабы не требовалось отдавать соответствующие распоряжения».

Контрнаступление советских войск под Москвой началось 5 декабря 1941 года. Немецкий солдат А. Фортгеймер писал 6 декабря домой: «Дорогая жена! Здесь ад, русские не хотят уходить из Москвы. Они начали наступать, каждый час приносит страшные для нас вести. Холодно так, что стынет душа. Вечером нельзя выйти на улицу – убьют. Умоляю тебя – перестань мне писать о шелке и резиновых ботинках, которые я должен был привезти тебе из Москвы. Пойми – я погибаю, я умру, я это чувствую».

Из дневника сотрудницы Исторического музея М.М. Денисовой 9 декабря: «Вокруг Москвы кольцом вспыхивают огни, они говорят о близости боя. Целый день падал снег. Говорят, это хорошо, затрудняет путь вражеским танкам. С Москвы должно начаться поражение противника. Даже природа за Москву».

Из агентурной сводки: «Магазин № 3 – беседует группа женщин. Одна из них говорит: “После такого сообщения (о разгроме немцев под Москвой) легче на сердце. Наша Красная Армия одержала ряд побед и погнала проклятых немцев. А то раньше читаешь газеты или слушаешь радио, и страх брал, неужели они придут в Москву”. Другая женщина, на вид лет 45, говорит: “Красной Армии трудно выбивать немцев. Они делают заграждения и ледяные горы, и наши не могут