Паустовский. Растворивший время - Олег Дмитриевич Трушин

зачислен в “Сердюцкий его светлости ясновельможного пана гетмана Павло Скоропадского полк”. <…> Полк стоял на Печёрске, в старинном Никольском форте с бронзовыми воротами и подъёмными мостами»{75}.

Осада Киева петлюровцами была изнурительной.

Уже «…в ноябре нас выслали на фронт, – напишет Паустовский в «Золотой нити», – на окраину города. Несколько дней мы рыли в снегу окопы, лисьи норы и не спеша плели проволочные заграждения. Из чёрного леса по нам иногда стреляли, и редкие пули тонко посвистывали в игристом морозе»{76}.

В свою очередь, австро-германские войска, предчувствуя скорую осаду Петлюрой, срочно покидали город, вывозя награбленное. И хаос, порождённый варварством оккупантов и безвластием гетмана, превратившись в анархию смыслов, убивал Киев, как, впрочем, и всю Украину. Уже к середине декабря в Киеве от наседавших петлюровских войск было защищать некого – вместе с бежавшим гетманом Скоропадским, словно унесённая сквозным ветром, пала и его «власть». Предательски оставленная гетманом армия доживала свой короткий срок.

Германия и Австро-Венгрия, державшие «протекторат» Украины и преследовавшие совсем иные цели, фактически сдали Киев петлюровцам за одну ночь, накануне поспешно выведя свои воинские части из города, прихватив с собой и гетмана Скоропадского. Малочисленная гетманская армия, вставшая на защиту города и не сумевшая противостоять во много раз превосходящей по численности войску Петлюры, была самораспущена.

Константин Паустовский волею судьбы стал очевидцем этих событий.

Вот как он описывает в «Золотой нити»[9] взятие Киева петлюровцами.

«В сером декабре кольцо вокруг города сомкнулось. День и ночь глухо, словно из погреба гремела артиллерия, таяли <неразб.> дни цвета олова, по нашим окопам били и настойчиво стреляли из чёрного леса, и пули тихо распарывали сырой воздух. <…>

В один из дней петлюровцы открыли впервые на нашем участке ураганный огонь и перешли в общее наступление. Всюду рвались снаряды, разбрызгивая красную глину. К двум часам дня уже гремело всё широкое кольцо вокруг города, словно тысячи курьерских поездов.

Пришёл приказ отступать, и мы стали отходить, ругаясь, ломая изгороди, по огородам и запутанным улицам предместья. На дороге лежали убитые, лицом вниз, краснели снарядные воронки, свежая кровь растекалась розовыми кругами по ноздреватому снегу. Кое-где её капли были густого, почти чёрного цвета. <…> Через час я был уже в городе, пришёл домой, обходя петлюровские патрули, и с весёлым, детским облегчением отпорол погоны и бросил их в печку.

Спустя месяц я уехал из Киева в деревню, бежал от новой петлюровской мобилизации»{77}.

«Красные» повстанческие отряды вошли в Киев 5 февраля 1919 года без всякого сопротивления петлюровцев. Паническое бегство петлюровской армии из Киева выглядело не только трусовато, но и весьма комично.

В январе по Киеву поползли упорные слухи, что у петлюровской армии имеются таинственные ослепляющие человека ультрафиолетовые лучи – «лучи смерти», которые они намерены применить против большевиков, когда те будут осаждать город. На этот счёт Директорией 29 января 1919 года даже был издан соответствующий приказ «О фиолетовых лучах». В нём говорилось, что в случае применения фиолетовых лучей населению надлежало незамедлительно прятаться там, где лучи бы их не достали.

Разумеется, что никаких фиолетовых «лучей смерти» у петлюровцев не было и в помине. Но авантюра удалась! В ночь с 4 на 5 февраля под предлогом отражения большевиков столь грозным оружием петлюровцы ушли ночью из города почти незамеченными.

«Всю ночь петлюровцы уходили, – отметит в своих дневниковых записях Паустовский. – Шла артиллерия. Следующий день. Городская охрана. Безвластие. Думу захватили местные большевики. Расставили пулемёты. В конце января (у Паустовского ошибка. – О. Т.), сырым зимним днём – вошли большевики. С гармошками, руганью, в обнимку с бабами. Знаменитая Таращанская дивизия. Митинг у Думы. Постой войск. Грабежи, обыски. Обыск и проверка документов».

Комендантом Киева становится 23-летний командир 2-й бригады 1-й Украинской советской дивизии[10] Николай Александрович Щорс, чьи части вступили в город.

По официальной версии, представленной самим Паустовским, с февраля по конец августа 1919 года, находясь в Киеве, он успевает не только недолго послужить в Красной армии в караульном полку, что стоял в местечке Печёрск, но и позаведовать информационным бюро Транспортного управления Наркомпрода Украины, редактируя выпуск ведомственных бюллетеней. В это же время он поступает на службу литературным секретарём газеты «Театр», которую основали приехавшие из Москвы литераторы Ефим Зозуля и Моисей Флидлянд, более известный как Михаил Кольцов. Это было издание театрально-художественной направленности. «Работы было мало, – признавался впоследствии Паустовский. – Журнал выходил тощий, как школьная тетрадь с наполовину вырванными страницами».

Одной из примечательных публикаций Паустовского в «Театре» была крохотная статейка, посвящённая пятидесятилетию «буревестника революции» Максима Горького, названная автором – «Бродяга». Изначально статья имела иное, весьма прозаическое название – «Большой человек». Паустовский, уже держа гранки статьи, исправит название прямо в тексте. «Больших» много, а Горький – один. Да и «Большой человек» звучит как-то комкано. Что значит «большой»? «Большой» от чего?

О Горьком Паустовский напишет в статье так:

«Из чадной, пьяной, пахнущей сапожным варом и сивушной отрыжкой России, из кривых хибарок замшелых городков вышел великий скиталец, полный горения, с широкими и верными ухватками кузнеца, с метким и сильным взглядом, с необычными прозрениями, неземной тоской и народным, самарским акцентом. <…>

Скитальчеством именно в этом смысле болел Горький. <…>

И думается мне, что выше всего созданного Горьким – его жизнь. А много ли мы знаем исключительных в своём творчестве людей, которые создали бы исключительную и волнующую жизнь. Их почти нет. Ибо творить прекрасное и жить в вечном скитании, каждый день в новом, в ином, в затмевающем – так трудно, почти невозможно и под силу только большому человеку с большой душой»{78}.

К моменту публикации статьи Горький ещё жил в России. Он покинет её в октябре 1921 года и до 1928-го ни разу в ней не объявится. Он вернётся в СССР за три года до своей кончины, успев «благословить» в литературу несколько имён, в числе которых будет и Паустовский.

Рисуя в статье образ Горького, Паустовский смог, как в зеркале, отразить своё собственное ви́дение становления писателя, указать именно на то, что творчество писателя создаёт и питает личный жизненный опыт.

Спустя годы, выступая 20 марта 1953 года с докладом на пленарном заседании II Всесоюзного совещания молодых писателей, Паустовский отметит:

«Писателю не только можно, но и нужно делать свою биографию. По существу писательская биография – это работа над накоплением материала… <…> Что значит изучать жизнь? – Надо в ней участвовать. Надо жить, работать, любить, бороться, надо вбирать в себя жизнь, не