«Москва – Петушки» и другие произведения - Венедикт Васильевич Ерофеев

прохожий, пади на грудь мою! Отумань разум мой! Исцелуй меня всю! „О, сжимай меня в страстных объятьях“! (Ведь не жрать же мне соевые бобы, в конце концов!) Раствори меня в себе, о прохожий! Я утопаю в… целуй меня! Еще! Еще! Один рубль! Два рубля! Три! Пачка маргарина! Полкило колбасы! Ах!»

– Ха-ха-ха-ха! Нет, Венька, ты просто гений! Только я не понимаю, почему тебе все – смешно!

– То есть как это – смешно? В материальной необеспеченности я просто не вижу никакой трагедии… Ну, а если для тебя это трагедия, так…

– Не понимаю, что ты за человек!

21 марта

Я прежде всего – психопат. И потому нагромождение нелепостей может считаться даже достоинством только что мною выпущенной «теории дней недели».

Гениальные мои гипотезы о магическом влиянии пятницы на судьбу мою никого еще не заставили мистифицировать «свой» день недели и цифирно узаконить мистификацию. Поэтому я беру на себя обязанности первооткрывателя.

Во-первых, самые мрачные дни моего существования: 1 июля 55 г., 4 мая 56 г. и 8 марта 57 г. – приходились на пятницу. Все три дня ознаменованы «покушениями» на самоубийство.

Далее: пятницей обозначены все четыре кульминации моей половой чувствительности: 11 мая 56 г., 15 июня 56 г., 7 сентября 56 г. и 21 декабря 56 г.

В пятницу 15 июня 56 г. скончался мой отец.

В пятницу 5 октября 56 г. скончался мой брат.

В пятницу 15 февраля 57 г. – моя матушка.

Далее. Обстоятельства чисто прозаические:

В пятницу 24 июня торжественно был вручен мне золотой аттестат. День моего первого вселения в студенческое общежитие – 2 сентября 55 г. и день моего «последнего выселения» – 8 февраля 57 г. – неоспоримые пятницы.

Пятница – 15 июля 55 г. – день поступления в университет. Пятница 21 декабря 56 г. – день исключения из университета. И пр., и пр., и пр. до бесконечности.

В руках предстоящих дат – будущее моих гипотез.

27 марта

«Да она же любила тебя, эта проститутка. На шею тебе вешалась. Может быть, просто думала, что ты какую-нибудь студенточку любишь, боялась тебя заразить какой-нибудь гадостью. Они ведь тоже иногда людьми бывают, эти бабы.

А вообще-то это страшное дело, когда самое первое „романтическое“ чувство наталкивается на эти отвратительные вещи… Ведь вы же были просто два дружных ребенка… Одна ложилась под каждого встречного, а другой ей доказывал, что ложиться под каждого встречного – это грандиознее, как ты выражаешься, чем подвиг капитана Гастелло… Скверное это дело… Самое-то скверное, что ты к этим грязным вещам не чувствуешь никакого отвращения».

(Л. М. Пивная им. Красина)

29 марта

Нничего не понимаю!

Неужели же я настолько отупел, что перестал разбираться даже в музыкантовской психике, никак уж не претендующей на особую сложность!

Черт побери, я никак не хотел превращать свои «Записки» в бред безнадежно любящего, однако некоторые странности, обозначившиеся за последний месяц в поведении Антонины Григорьевны, вынуждают меня обратить на них внимание.

В первое мое мартовское посещение Стромынки я был до бесконечности счастлив услышать из уст Антонины Григорьевны ее скромное желание иметь возможность навещать меня. Я был действительно счастлив и в порыве охватившей меня нежности заявил ей, что вышвырну ее с порога своей комнаты при первом удобном случае.

Ровно через пять дней, пряча нос свой в воротник пальто, я спускался с моста через Яузу и неожиданно для себя узрел закутанную в платок фигуру Антонины Григорьевны, пробивающую себе дорогу через массу низвергающихся снежинок. По мере приближения ко мне Антонина Григорьевна придавала своему лицу все более мрачное и мрачное выражение, а поравнявшись, не произнесла ни звука и шагнула в сторону, в сугроб, давая мне дорогу.

Еще через одиннадцать дней я, снова будучи на Стромынке, на этот раз в слишком веселом расположении духа, развлекался в обществе Якова Петришина, смакуя факты изнасилования и совместно с Петришиным безумно хихикая. Сидящая в трех шагах от нас Антонина Григорьевна удивительно терпеливо внимала нашим шуткам и только однажды, оторвавшись от книги и имея вид необыкновенно бледный, подняла на меня глаза и произнесла шепотом что-то невнятное.

Не знаю, чем я заслужил осуждение. Но могу сказать совершенно искренне – ни одна вещь за все 18 лет моего существования не нарушала до такой степени работу моих органов дыхания, как вчерашнее сообщение Самосейки о том, что Музыкантова ждет меня за дверью.

Я закрыл дверь на крючок и включил на полную мощность финал «Болеро» Равеля.

31 марта

Восстаньте вы, самые древние, средние и последние отцы.

Отошедшие в царство духов,

Приветливые, верные, знакомые с правилами,

Вы, святые предки, услышьте наши призывы.

Вам, предки, посвящаем ныне мы это моленье,

Вам, отошедшим рано и отошедшим поздно,

Вам, обитающим в земных пространствах,

И вам, еще пребывающим среди племен.

Я нашел отцов, ближайших родственников,

Внуков и длинный ряд от Вишну;

Вы, на баргис вкушающие жертвенный напиток,

Вы здесь – самые обычные из всех посетителей.

Вы, отцы, сидящие на соломе, пошлите нам помощь,

Вкусите приготовленного нами жертвенного напитка,

Насладитесь им, будьте к нам милостивы,

Даруйте нам исцеленье и неиссякающие силы.

Дневник

1 апреля – 10 июня 1957 г

IV

Продолжение записок сумасшедшего

1 апреля

Иди сюда! Давай угля! Стой – не надо!

Говорят же тебе – не надо, еб твою мать! Дуй горно!

Куда дуешь? Зачем дуешь? Какое горно? Почему горно? Кто сказал – горно?

Перестань дуть, болван! Иди сюда! Бей кувалдой!

Стой – не ходи!

Давай угля! Дуй горно!

2 апреля

Желаемое достигнуто! – Я душой – пролетарий! Физический труд заменяет мне пищу духовную! Во мне пульсируют…

– Гранька, еб ттвою мать! Прекрати ограбление! Кража государственной фанеры – бич высших идеалов!

Во мне пульсируют пролетарские эритроциты, и я разрываюсь от напора физического выздоровления. Начальник строительного управления призывает к порядку! – Расшатанная абрамовская бригада выходит из повиновения! Я окрылен…

– Юленька! Осторожней с бочками! Белило – не креп-жоржет! У вас дивный зад! Но это же не значит, что вы должны портить государственное имущество!

Я окрылен и нескончаемо насвистываю. Мой свист вливает бодрость, мое «Не искушай» удесятеряет бригадные силы! Начальник отдела кадров…

– Таничка! Фу, какие вы неисправимые! Пожалейте своих детей! Людовику XVI тоже отрубили голову!

Но ведь то был король! А вы – заурядный подданный ремонтно-строительного треста!

Начальник отдела кадров объявляет крестовый поход против «ерофеевской заразы». Помощник начальника отдела снабжения убивает меня недовольством пред лицом начинающейся стачки. Валинька предлагает сделать обыск в моей квартире. Аничка…

– Аничка! Юнону изнасиловал бог Вулкан, Минерву – властитель Аида! «Я – мать владыки Гора, и никто не поднимал моего платья!» Неужели же мне нельзя расцеловать ваши перси?!

3 апреля

Красный уголок. Дама в белом, дама в черном и дама в голубом перелистывают у окна журнал «Чехословакия». Доносятся негодующие возгласы: «Всегда это у них одни турбины! Ничего, кроме турбин!» Девушка-библиотекарша пытается доказать толпе обступивших ее парней, что Жюль Верн и Дюма – порождение одной нации. Из коридора доносятся звуки джазовой музыки; поминутно входят и выходят раскрасневшиеся пары танцующих. Ерофеев, сидя в углу, незаметный и чрезвычайно небрежно одетый, читает Генриха Манна.

Библиотекарь. Ну как вам, ребята, не стыдно? Ведь вы же загрязняете самое чистое, самое прекрасное из всех человеческих чувств! Вспомните, как наши лучшие писатели отзывались об этом чувстве! Как…

(Слова библиотекаря на минуту тонут в гуле мужских возражений: «Да разве мы что-нибудь такое сказали!», «Да мы против любви ничего не имеем!», «Любовь-то это хорошая штука, да условия-то нам не созданы, чтобы любить!» – и еще что-то неразборчивое.)

Библиотекарь. Вот видите! – все вы любовь уважаете, а почему-то городите какую-то чушь – как будто вам… как будто бы вы никогда не любили! Ведь это у вас просто хвастовство какое-то, – мол, нам ничего не интересно! Любви никакой нет!..

Парень. Ну почему это вы так думаете? Ведь мы все-таки еще не старики! Дело молодое, конечно! – вечером так это… немножко погуляешь, если с девушкой хорошей познакомился… ну, сходишь