Путь Инквизитора. Том 3. Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский

*⠀ *⠀ *

⠀⠀

В шаге, всего в шаге от заветной мечты он остановился. Прекрасный, пусть и небольшой, современный замок возвышался над рекою. Грозный, неприступный, весь словно сплетённый из ровных геометрических линий, он внушал уважение всем, кто его видел, хоть с реки, хоть с берега, а Волкову давал приятное чувство удовлетворения и возможность гордиться своим новым домом.

Он обязательно, когда замок будет закончен, поднимет большой бело-голубой стяг с чёрным вороном. Чтобы его непременно было видно с реки. А пока фон Флюген поскакал по неподнятому мосту к воротам замка и, спешившись, вошёл в небольшую дверь.

В замке жили несколько рабочих, они что-то доделывали там и сейчас замешивали новую партию раствора; они-то и открыли собственнику замка ворота, и барон фон Рабенбург заехал в свой будущий дом.

Бригадир рабочих показывал ему, что его подчинённые сделали за последние полгода. Барон поднялся на северо-западную башню, в который раз осмотрел окрестности и в который раз убедился, что, в общем-то, не зря потратил свои деньги. Не подведя сюда по болотистой земле изрядного количества артиллерии, замок было просто не взять. Но даже если кто-то и решился бы, смог бы подтянуть сюда осадные орудия, то они непременно стали бы отличной мишенью для его орудий, которые он собирался расставить на северной стене. И для этого он собирался поставить у северной стены, помимо двух уже существующих, ещё два мощных балкона, которые смогли бы запросто выдерживать выстрел тяжёлого орудия, при этом не разрушая стены.

«Надо искать деньги, чтобы побыстрее закончить строительство. Сколько там просил этот старый сквалыга? Тысячу двести золотых?». Барон решает по приезду ещё раз пересчитать то, что у него осталось в сундуках.

Побродив по замку ещё часик, он осмотрел склады, конюшни, хлев, оружейную и пороховой погреб. В общем, всем увиденным остался доволен. Осматривать жилые помещения, особенно господские покои, не стал. Барон прекрасно себе представлял, сколько денег потребует отделка покоев, вот и не шёл их смотреть, не хотел расстраиваться.

После они с Ёганом, фон Флюгеном и Хенриком вернулись в Эшбахт. Приехали уже после обеда, но ещё не доехав до дома, фон Флюген, который по своему обыкновению ехал от своего сеньора в ста шагах впереди, вдруг остановил коня, повернулся и, указывая стеком на двор дома барона, крикнул:

— Господин генерал! Карета чья-то!

И второй раз за день у него замерло сердце. Поначалу он, правда, надеялся, что к нему приехал кто-то из Малена, а может быть, даже графиня, но подъехав ближе, он понял, что ни у кого в Малене нет такой роскошной и большой кареты. К тому же ни у кого на дверцах карет никто в Малене не рисует гербы.

«Сам фон Виттернауф пожаловал. Не нарочного герцог прислал с письмом, а министра, тайного своего поверенного; первый советник курфюрста лично пожаловал. Видно, дело важное».

Генералу только и оставалось вздыхать. От посыльного можно было и отписаться и, о чём бы ни просил герцог — отказаться, сослаться на болезнь, на рану незажившую; а тут придётся что-то придумывать.

Уж и не знал генерал, как быть с ловким министром принца, как с ним вести себя. Барон фон Виттернауф всегда подчёркнуто дружелюбно относился к нему, всегда хлопотал в интересах Волкова и при дворе числился якобы одним из сторонников партии канцлера фон Фезенклевера, к которой принадлежали и сам генерал, и отставленная ныне графиня фон Мален. Но в тоже время министр всегда и неукоснительно соблюдал интересы герба Ребенрее. И теперь приехал сюда их отстаивать.

В гостиной за столом сидели сам министр и баронесса, они вели непринуждённый разговор и, кажется, Элеонора Августа была в добром расположении духа; она при появлении супруга встала и, улыбаясь, сказала, показывая на Волкова:

— А вот и господин мой вернулся.

Фон Виттернауф встал, и два барона, два видных в герцогстве человека, обнялись, как старинные друзья.

— Рад вас видеть, барон, — врал генерал.

— И я вас рад видеть, барон, всё ехал и думал о вашем здравии, — в свою очередь врал министр. — Как вы, друг мой?

— Ещё не очень, — снова врал Волков, — мой лекарь говорит, что рёбра срослись неправильно, оттого я и дышать без боли не могу. Вот покатался на коне чуть быстрее, чем следовало, и уже кровь на бинтах выступила.

— Кровь? — испугалась баронесса и всплеснула руками. — Да как же? Ведь не было её совсем недавно. Казались вы мне, дорогой супруг, здоровым уже.

«Ох и дура!»

Генерал вздыхает, видя, как министр улыбается, а потом, понимающе покивав головой, и говорит ему:

— Уж вы берегите себя, генерал, ваше здоровье волнует Его Высочество, он велел мне о нём справиться.

— Надо бы за врачом послать, — волнуется баронесса.

— Нет нужды, дорогая моя, — отвечает ей муж, — был он уже сегодня утром, завтра опять придёт, принесёт снадобья, — и, опасаясь, как бы она ещё чего не сболтнула, продолжает: — Госпожа сердца моего, не могли бы вы нас оставить, думаю, барон приехал поговорить о важных делах земли и герба.

— Опять, что ли, герцог войну затевает? — сразу печалится баронесса.

— Нет-нет, как раз наоборот, — улыбается ей ловкий дипломат принца, — он затевает большую свадьбу, на которую вы, баронесса, обязательно будете приглашены с вашим доблестным супругом.

— Свадьбу? — сразу оживилась Элеонора Августа. — А что же это за свадьба? Что за марьяж?

— Я потом тебе всё объясню, — обещает ей Волков и потихонечку выпроваживает жену из залы. — Обещаю.

Наконец они остаются с министром вдвоём, и генерал, слуг звать не желая, берёт стакан жены и доливает в него вино, которым баронесса угощала гостя, садится в своё кресло у стола и спрашивает:

— Так какую звезду я должен благодарить за счастье видеть вас у себя, дорогой барон?

Фон Виттернауф улыбнулся:

— Ту звезду зовут маркграфиня Оливия.

«Я так и знал. Кажется, канцлер был прав, они всё-таки решили затащить меня в свадебное посольство».

Безусловно, это была почётная миссия, и в перспективе, может быть, даже и выгодная, но Волков и думать не хотел, сколько на эту затею потребуется денег, а уж в том, что его расходы двор не компенсирует ни при каких обстоятельствах, генерал не сомневался; а потому, исходя из своих предпочтений, намеревался было отказаться от подобной чести. И поводом к тому отказу как раз подходило его безденежье.

«Это хорошо, что Виттернауф видит мой убогий дом и эту убогую мебель. То будет прекрасным подтверждением моих слов о стеснённости в средствах».

И так как министр Его Высочества тему про маркграфиню более не развивал,