В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик

басовитее, чем начинающего дуэт самца. Обычно рыбные филины кричат таким антифональным дуэтом ранней весной, в разгар спаривания, но периодически поют и до начала лета. Постоянную охотничью присаду филинов мы нашли на берегу Бикина – живописная коряга, облепленная чешуей, обломками рыбьих и лягушачьих костей, покрытая беловатыми потеками помета с прилипшими пушинками. Как писал Юрий Болеславович Пукинский: «Это не сова, а дух лесов бикинских… Вообще, это, конечно, не птицы, а заколдованные человечки… Я прожил с ними почти всю весну. Я был гостем, они – хозяевами. Они меня терпели – я от них был в восторге».

С середины мая стабильная ситуация менялась. Пальчатые листья разворачивались на голых колюче-рубчатых штырях аралий, делая их похожими на невысокие пальмы и окончательно придавая местности экваториальный колорит. В солнечные дни по морщинистой коре ильмов и ясеней начинали с шуршанием сновать изящные расписные ящерицы – амурские долгохвостки.

Одним прекрасным утром вдруг слышались затейливые рулады, переходящие в ехидное хихиканье, подобающее какой-нибудь кикиморе, – прилетела синяя мухоловка. Из подлеска и из крон ей начали вторить невнятные скрипы, щебет и высокое циканье – ага, ширококлювая и сибирская мухоловки тоже здесь! Не только голосом, но и внешностью эти сильно уступали синей родственнице – мелкие, невзрачные, серо-бурые, но трогательно-большеглазые.

В гуще полностью распустившейся к этому времени листвы, среди душистых кистей черемухи и жасмина металлически звенели буробокие белоглазки – представители одного из тропических семейств воробьиных, проникающие в Россию только на Дальнем Востоке. Вид у белоглазок и правда нездешний: гладкий травянисто-зеленый верх, лимонно-желтые горло и подхвостье, каштановые овалы по бокам. И конечно, светло-карие глаза, оконтуренные широкими очками из атласно-белых перышек, придающих птичкам безошибочно узнаваемый облик. Механические голоса белоглазок всегда казались мне коротким и частым треньканьем множества струн, натягиваемых на колки музыкальных инструментов. Из наших птиц сходные звуки издает разве что обитатель тростников – усатая синица.

Еще один поздно прилетающий представитель тропического семейства – серый личинкоед – был сразу засечен по голосу. Казалось, над лесом с похожими на звон колокольчиков слегка истеричными звуками летит целая группа – ан нет, всего одна птица устраивает этот звуковой тарарам! Личинкоеды – надкронники, обычно их видишь сидящими вертикально на макушках деревьев либо целенаправленно летящими характерным ныряющим полетом – можно принять за странные помеси трясогузки с сорокопутом, но больно уж высоко забравшихся. В кронах они и гнезда вьют, а в нижний ярус спускаются крайне редко.

К вечернему концерту с вершин кедров присоединялись красивыми, чуть печальными голосами белогорлые каменные дрозды – черно-рыжие птицы размером со скворца, с блестяще-голубой шапочкой, белыми зеркальцами на крыльях и белой каплей на горле. Конечно, так ярко окрашены самцы, самки же буровато-пестрые, как и у большинства птиц.

В темнеющем небе над Ниоло начинали воздушную охоту широкороты. Они хватали вылетающих из молодой листвы майских хрущей крепкими красными клювами, так что даже стук и хруст иногда были слышны. К сожалению, вечернее освещение не позволяло по достоинству оценить кобальтовые и малахитовые переливы оперения птиц, они казались матово-темными с круглыми беловатыми пятнами посередине крыльев. К широкоротам присоединялись летучие мыши неведомых нам видов. А к ночному хору добавлялся голос иглоногой совы – двухсложное глуховатое «кух-кух», с нажимом на второй слог, хорошо отличавшееся от мелодичного трехсложного посвиста «уть-то-та» восточной сплюшки с ударением в начале.

Через неделю ситуация с появлением новичков опять устаканивалась и наступала «майская диапауза» – до начала июня, когда на Ниоло прибывали совсем уж припозднившиеся пернатые мигранты, а у рано гнездящихся птиц в массе появлялись слётки.

После того как был забракован маршрут через Наклонную марь (стало ясно, что под тяжелыми рюкзаками крутой спуск не одолеть), у нас оставался один вариант – еще немного спуститься на лодках по Зеве и уходить на перевал вдоль короткого ручья, огибающего Мраморные скалы с востока. Уповая на то, что спуск там будет более пологим. Старт нового этапа был намечен на 1 июня. Но накануне прихворнул Николай – его все-таки продуло на сопке Кузнецова.

Вообще, за прошедшие недели эпизодически нездоровилось то одному, то другому. К счастью, простыв, отделывались легко: с вечера наглотаешься таблеток, отлежишься следующие полдня – и вроде отпускает. Серьезных травм или проблем с пищеварением тоже не случалось. Конечно, обожженные то морозом, то солнцем лица у всех покраснели и обветрились, губы потрескались, кожа на ушах покрылась шелушащимися струпьями, на распухших от холодной воды руках множились цыпки, ссадины и царапины. Гудели натруженные ноги, очередные полоски пластыря скрывали старые и новые мозоли и потертости.

Время от времени нам удавалось постираться, нагревая воду в котлах на костре и по очереди замачивая одежду в ведре и эмалированном тазике, который Николай использовал для замешивания теста. Личную гигиену мы поддерживали как могли, но вот с основательным мытьем было туговато. Зудящие тела настойчиво хотели бани, но как ее организовать в синтетической дуговой палатке с полом из пластиковой ткани – никто не представлял. То ли дело брезентовая высокобортка без дна, раскинутая над накаленными костром камнями! Использовать для омовений поставленную вертикально бочку Николая тоже не получилось – она протекала через вентиляционные отверстия у торцов. Поэтому приходилось мыться по частям, выгадывая теплые часы, используя те же ведро и таз, ежась от знобкого ветерка и быстро остывающей воды. Суровый экспедиционный быт давался не так уж просто, хотя мало-помалу мы втянулись.

Костя вдохновенно и убедительно рассказывал нам, что у людей в полевых условиях, вне зависимости от длительности экспедиции, в определенные моменты сменяются фазы стрессовой реакции Селье. При резкой смене условий существования человек чувствует дискомфорт и активно с ним борется. На начальной стадии – тревоги – организм неосознанно посылает сигнал бедствия в мозг, гипоталамус запускает процесс выброса надпочечниками гормонов адреналина и кортизола, которые дают заряд энергии для преодоления негативных условий. Учащается сердечный ритм, повышаются давление и уровень сахара в крови. Потом наступает стадия сопротивления, когда вегетативная нервная система старается вернуть физиологические реакции тела к норме. Организм адаптируется, закаляется, его сопротивляемость стрессу растет, обстановка уже не воспринимается как экстремальная.

По мысли Кости, мы уже достигли этой достаточно комфортной фазы, которая может продолжаться достаточно долго. Но если ситуация будет резко или постепенно ухудшаться, может наступить следующая стадия – истощения, – влекущая за собой стрессовые перегрузки и проблемы со здоровьем. Организм уже не адаптируется к тяжелым условиям, уровень гормонов опасно снижается, борьба за существование может быть проиграна. Думать про третью фазу никому не хотелось.