НедоСказанная Аксиома или Житие не святого, но Духовного - Леонид Духовный

века, но и сильным по составу молодых бардов КСП ХХ века, которым руководил талантливый Паша Нам. Он-то и уговорил областной комитет комсомола впервые официально провести Детско-Юношеский Фестиваль АП. Это уже были иные праздники, с концертными залами, гостиницами, кафе, автобусами и призами. ВЛКСМ — хвала их вождям — не бедствовал. К тому же, было указание обратить внимание на движение КСП, — авось пригодится… Всё бы хорошо, но… загадочность правоты нашей «поющей стаи» исчезла. Нет сказки — и всё тут. Вроде без боя нас признали победителями. Лишь через десятилетие осозналось тихое предупреждение волхвов: «Когда ж придёт делёжки час, не нас калач ржаной поманит / И рай настанет не для нас...» Но «делёжка» ещё впереди, а пока мы, слегка опьянев от исчезновения запретов (заметьте, не от свободы), строили радужные планы на будущее...

В здании обкома комсомола нам были предоставлены необходимые кабинеты для мастерских и великолепный, сооружённый в виде амфитеатра актовый зал. Мне, видно из-за солидного вида — выдающийся живот, лысая макушка, чёрные густые брежневские брови на культивированно заросшей физиономии — именно мне были выданы ключи от главного помещения обкома — кабинета его секретаря. (В скобках скажу: век помнить буду такой же кабинет в Киеве, где многократно ко мне пытались применить лечение... «клизмой с чекистскими гвоздями».)

Кабинетные столы Главного Комсомольца, как принято, были расставлены буквой «П». Я сначала посидел за «перекладиной», потрогал все телефоны, попробовал карандаши — знаковый красный, зелёный, синий, а затем, чтоб не пугать детей, удобно примостился у краешка бокового стола. Народу набилось многовато. Даже главы делегаций и некоторые Мастера пришли. Как говорится, в тесноте, да не в обиде. Обстановка сложилась очень тёплая, я бы даже сказал, трогательно-доверительная. Ребятам помладше помогали и подсказывали старшие, а тем, в свою очередь, «подмастерья» — повзрослевшие мои давние знакомцы, с которыми я не терял связь и в межфестивальные периоды. Мы переписывались и перезванивались, несмотря на то что тайно наша почта перлюстрировалась, а звонки прослушивались. (В скобках: однажды, при очередном собеседовании, высокий чин, не выдержав, расконспирировался, выкрикнув в сердцах: «Мы вам детей не отдадим!». Я уверен: сегодня его дети и внуки, когда трудно, поют или слушают старые записи Высоцкого, Окуджавы, Визбора, Туриянского, Семакова и др.)

Помогала также группа студентов-третьекурсников, бывших конкурсантов. Время от времени, они корректно вставляли: «А помнится, года четыре назад вы говорили другое!..». Я не помнил, что тогда говорил (четыре года!), и выкручивался как мог — хватался за гитару и, хвала Всевышнему, таки да, вспоминал: оказывается, «за прошедший период студенты многому научились», и новое тогда, сегодня им уже не казалось «моментом истины»! Спасибо, дорогие — вы не позволили мне до времени состариться. Оттого, наверно, кожа моя осталась чувствительной и бронза на ней не прижилась…

Но, к делу. В открытую дверь тихо постучал симпатичный молодой человек и негромко попросил разрешения взять кое-какие бумаги из ящика секретарского стола. Как сразу выяснилось, это был сам хозяин кабинета. Свитер на нём как-то смешно топорщился, и вообще он более походил на первокурсника, чем на… Я пригласил его посидеть с нами. Он вежливо отказался, но калужане упросили его остаться. Потом выяснилось, что он играет на гитаре, здорово поёт Кукина, Кима, Клячкина, знает и любит песни многих бардов (Ох, хитрец Пашка Нам, да такого «гарного керівника» и убеждать-то не надо: только предложи — он сам закрутит фестиваль).

Мастерская длилась часов восемь, без перерыва. Мы бы «жюрили» ещё дольше, но команда «повзрослевших» сработала дружно, а конструктивная, ненавязчивая, осторожная помощь «мужика в свитере», как окрестил его какой-то московский вьюнош, пришлась весьма кстати.

Я с Володей Ланцбергом сочиняли сценарий финального концерта. Как вдруг в комнату заглянул секретарь и попросил меня «на пару слов». Взволнованно он рассказал, что практически весь обком был против фестиваля, справедливо опасаясь, что наша вольница разнесёт всё в пух и прах. Ему удалось найти соратников, и вот мы здесь. Но сейчас, проходя по коридору, он заметил, что именные таблички на дверях кабинетов исчезли. В общем, это — не беда. Можно изготовить другие, но тогда вряд ли Калуга нас пригласит снова. Он надеялся на мою помощь. При этом, что меня очень тронуло, просил не найти и наказать виновных, а просто... пусть они злополучные таблички покладут на стул в его кабинете. Завтра он их прибьет на обычные места, а сейчас уходит и двери кабинета оставляет открытыми.

Я довольно быстро вычислил, кто бы мог так оскорбительно пренебречь добрым гостеприимством. На многих фестивалях весьма подчёркнуто-независимо вели себя представители одного из кустов московского клуба. Больших трудов стоило в общем-то нормальных, если хотите, своих ребят убеждать в том, что и вне столицы живут высокообразованные и думающие люди. Да и подавляющее большинство известных бардов — не москвичи. И в конечном итоге наше движение возникло не в Москве, а в Питере, и там же организовался первый КСП. Причём, с таких «столичных» душеспасительных бесед приходилось начинать почти каждый форум, т. к. состав делегации постоянно менялся. С её руководителем я был в откровенных приятельских отношениях, хотя наши взгляды не всегда совпадали. Но концептуально, мы были единомышленниками. Строго говоря, авторская песня всегда была оппозиционна к властям (а за что их любить-то?!). Наиболее воинственные — москвичи. Они настолько конфликтовали с комсомолом, что даже упоминание имён его деятелей вызывало у них, как теперь модно выражаться, неадекватную реакцию отторжения…

Я зашёл в помещение московской «гримуборной». На моё счастье, там были только взрослые. Поговорили о фестивале, о новых, открытых здесь именах. Когда же дело коснулось табличек — что не в нашем менталитете всех стричь под одну гребёнку и мстить непонятно кому — мои коллеги как-то неспровоцированно стали отрицать свою причастность к безобразию. Я не стал их переубеждать. Просто изложил наш разговор с «мужиком в свитере»... Шёл финальный концерт, награждали лауреатов, когда ко мне подошёл секретарь обкома и, наклонившись к уху, тихо сказал: «Спасибо, Леонид. Таблички — на месте, и ребята у вас классные». На что я попросил у него прощения и добавил, что, как по мне, с такими, как он лично, комсомольцами, нам по пути. Кто-то может возмутиться, но я и сегодня остаюсь при этом...

 

В следующем году Фестиваль проводился уже по несколько изменённому регламенту, появилось «судьи». В жюри были барды, поэты, критики, педагоги. Был в жюри и я. И вот на сцене симпатичный, немножко грустный паренёк объявляет, что он сейчас споёт замечательную песню, но автор