Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

мы разговаривали. Сережа попросил тетрадь моих стихов и читал их, иногда указывая на мои недостатки в стихах, на те выражения, которые ему не нравились. Мы с ним спорили, а в некоторых местах я соглашалась с ним, находя, что он прав. На его мнение положиться можно, он достаточно умен и в стихах разбирается. Потом он упомянул о стихах, посвященных Павлуше, и я сказала, что все это несерьезно и что я еще ни разу не была влюблена. «Ведь любить не каждый может по-настоящему в жизни. Любовь – это большой дар и надо уметь любить». – «Но ты непременно влюбишься, и это чувство тебя захватит всю: будешь любить настолько сильно, что я тебе не позавидую. В этом я убежден». – «Мне непонятно, что ты можешь так говорить, ведь все же ты недостаточно хорошо меня знаешь; наверное, этого не случится», – возразила я. – «Меня удивляет, Таня, что тебе как будто могли нравиться сразу Павлуша и Боря, ведь они так различны и совсем не похожи друг на друга». К нам подошел Павлуша, и разговор прекратился. Он начал подсмеиваться над нами, и слова всех приняли шутливо-насмешливый оттенок. Позднее пришли Витя и Ваня Заурбрей – товарищи Бориса Соколова, – и стало еще оживленнее. Павлуша играл свои любимые вещи, а потом, перейдя на вальсы, мы начали танцевать. В этот вечер Павлуша был заразительно весел и с самым серьезным лицом говорил всем такие остроты, особенно мне и Кате, что было невозможно не смеяться и на его шутки обижаться; оставалось самим только отвечать ему тем же. Он особенно изощрялся в названиях, которые нам давал при всяком удобном случае, и казалось, что его изобретательности нет границ. Нам было весело, и Мария Ивановна сказала: «Я сама не могу не хохотать с вами и в вашем обществе чувствую себя моложе». Когда я за чаем отказалась от второй чашки и пирожного и сидела, задумавшись, Павлуша стал глубокомысленно отыскивать этому причину и с лукавой улыбкой начал намекать, что не в Вите ли таится причина, уничтожающая вкус к сладкому. Потом его остроты перешли на Катю с Мишей, и снова все хохотали. Разошлись поздно, и Мария Ивановна говорила, что ее соседка по дому как-то ей сказала: «Я так завидую вам. У вас всегда бывает много молодежи, всегда пение и музыка, смех и танцы, и всегда весело».

16 декабря. Вчера в школе был вечер. Я больше всего танцевала с Леней Рупертом. Маторин, как и раньше, усиленно за мной ухаживал, вертясь около меня. Иногда я, не задумываясь, могу приносить огорчение, но ведь молодость бывает эгоистична, беря от жизни то, что ей нравится, не считаясь со многим. Павлуша был на вечере скучным, мало танцевал, в его разговоре со мной проскальзывали холодность, сухость, и в потухшем взгляде не было знакомой ласки. Я поняла, как я для него мало значу, в моей душе стало пусто и больно, но я старалась не показать свою печаль.

Днепропетровск

29 декабря. Вот я и в Днепропетровске. Сижу дома за письменным столом и пишу свой дневник. Вчера я приехала сюда на зимние каникулы, раньше, чем полагается. В школе я одна из первых учениц, о чем пишет в своем письме к маме Ада Филипповна. В Детском на вокзале меня провожали Боря и Катя. Боря, как всегда, был милым, заботливым, связывал мои вещи, помогал уложиться, но в Ленинград не поехал. Там на Октябрьском вокзале меня ждал Павлуша. До Ленинграда я ехала с Юрой Зегжда[158], который проводил меня на вокзал. Когда мы с ним ехали в автобусе, то я от толчка села на свой чемодан и он открылся, и мы засмеялись, а Юра сказал: «Сразу видно, что едет Таня». На вокзал пришла меня проводить Маруся. Когда поезд тронулся, я, стоя на площадке, махала рукой провожающим. Спать легла рано и проснулась, когда поезд подходил к Москве. Времени у меня было немного, и я успела побывать только у тети Таси и вечером ехала дальше. В дороге разговорилась с молодыми попутчиками, техником из Свирьстроя и рыболовом из Севастополя[159].

Они всю дорогу развлекали меня, рассказывая много интересного, особенно о море, которое я очень люблю. Я смотрела на загорелое лицо рыбака, на его высокий рост, широкие плечи и думала: это настоящий сын моря. В Синельникове они меня высадили и вынесли мои вещи, поехав дальше. Меня встречал папа. Вечером мы с ним были дома. Мама и Боря нас встретили на вокзале. Пушок, увидев меня, сдурел от радости, визжал, лаял, прыгал на меня, лизал мне руки. Навстречу мне шла бабушка, улыбаясь и крепко меня целуя. На столе в столовой меня ждали пирожки, торт и все, что я люблю. В плошке стояла бледно-розовая нарядная гортензия. Все было празднично и уютно. В этот вечер я много рассказывала о своей жизни в Детском, о Ленинграде, о театре. Боря окружал меня своим вниманием, своей лаской, рассказывая о себе, и мне было хорошо дома.

1929 год

Детское Село

12 января. Я снова в Детском, и поездка домой кажется сном. На вокзал меня провожали папа и Боря. Бабушка, прощаясь, всплакнула, мама просила меня не скучать, беречь свое здоровье и пожелала хорошо окончить школу. «Последний раз тебя я провожаю в Детское, – сказал, целуя меня, Боря, – больше туда тебя не пущу, запомни это», – добавил он. – «Твердо иди к финалу, помни, что жизнь надо брать с бою», – напутствовал меня папа.

До Москвы я доехала хорошо. Выйдя на платформу, осмотрелась, кругом незнакомые лица. Я немного подождала и пошла к выходу. Меня никто не пришел встретить, и надо было самой с вещами переехать на Октябрьский вокзал. Я взяла извозчика и поехала. Был ясный морозный день, меня сразу захватила жизнь большого шумного города. Всюду спешили люди, мелькали автобусы, и этот поток и движение понес меня вперед. На вокзале взяла носильщика, сдала вещи на хранение и, сев в трамвай, поехала к тете Тасе. Там застала тетю Юлю, которая меня встречала на вокзале, но мы с ней разошлись. Дядя Саша был на службе, а тетя Лиза была в церкви, и я их не видела. Тетя Тася очень похудела, плохо выглядит, и на нее, болезненно страдающую, было тяжело смотреть. Она все время стонет, и дни ее жизни, по-видимому, сочтены. Мне было невыразимо грустно смотреть на нее, и я подумала, что, верно, вижу ее в последний раз. Вечером