100 магнитоальбомов советского рока. Избранные страницы истории отечественного рока. 1977 – 1991. 15 лет подпольной звукозаписи - Александр Исаакович Кушнир

ли бензопилы, то ли соло-гитары, а изысканные мелодии погружались в шум спускаемой воды, всплывая затем в позывных Ватикана и после крика электрической вороны превращались в мантру, колокольные звоны и автоматные очереди».

Пристроившись на фирму «Мелодия», Морозов в 76-м году при первой же возможности обновил свои любительские записи и с помощью первоклассной государственной аппаратуры оформил их в виде полноценных магнитоальбомов. Только после подобной реставрации его ранние работы («Остров Афродиты») с некоторым опозданием наконец-то пошли в народ. Переписанные со старых пленок на «многоканалку», получившие дополнительные наложения и замаскированные по саунду и балансу под домашние диски, созданные в атмосфере танцплощадок и армейских казарм, эти альбомы стали фундаментом легенды о Морозове как о великом подпольном инженере.

Суть его звукорежиссерских взглядов в период работы на фирме «Мелодия» заключалась в сочности частотных характеристик голоса и акустических гитар, а не в продолжении творческих поисков. Он не искал дружбы с хорошими музыкантами, редко держал в руках фирменные инструменты и примочки. При этом основой его студийного мировоззрения служил надменный профессионализм. Эта работа в недоступном для всех остальных месте возле иностранной аппаратуры разделяла Морозова на мелкого советского клерка звукозаписи и бунтаря под присмотром начальства. Оставался еще возможный компромисс: обогатив эстрадный жанр глубокой поэзией и гитарной экспрессией, добиться успеха в подпольной среде и выйти наверх. Чтобы ни писал в своих мемуарах Юрий Васильевич, он всегда этого безумно хотел, но не звали…

Так, вершиной экспериментов с эстрадной и рок-музыкой стал альбом, большая часть композиций которого датировалась 76-м годом. Все они образно были посвящены смерти, но не в духе кладбищенской лирики, а скорей с использованием сленга университетских буфетов, образов Элиса Купера.

Размышляя над этими восемью композициями, можно предположить, что Морозов по большей части все-таки сам все изобрел. В силу его неконтактности и закрытости официальной конторы появление дополнительных музыкантов во время записи исключалось. Так на ближайшие десять лет был сформирован принцип: Морозов – человек-оркестр.

Пленка начиналась с песни «Конформист»:

В мутной воде проплывают цветы и сор.

Я в темноте потерял в ней свое лицо… —

получившей впоследствии второе рождение после ее исполнения группой «Крематорий» в 84-м году. Они даже дописали ему третий куплет, но до Морозова не доросли фантазией.

Мелодическое, порой грустное настроение «Конформиста» звучало в лучших традициях вокально-инструментальных ансамблей («Веселые ребята»: «Мир весной околдован вновь»), но отличалось вычурным мистицизмом…

Чтобы во мне…

Человека смогли узнать…

Нарисовал…

Грязью губы я и глаза.

Также эстрадный ритм ударных в финале маскировался игрой смычком на струнах акустической гитары в стиле любимых им демократов: Чеслава Немана и Кшиштофа Пендерецкого – и был сдублирован партией с чужой студийной записи альта с задержкой реверберации.

Следом шла одна из самых знаменитых подпольных песен в семидесятые – сама «Свадьба кретинов».

Высоко над землей дьявол и гений

Мне построили дом – четырех измерений.

Я сижу у окна и щупаю звезды,

Они скользкие, как человечьи мозги.

Эта великолепная по своей смелости поэзии воспроизводила дореволюционных декадентов, но Морозову не обязательно было что-то перетягивать на себя, достаточно, раз пролистав томик стихов, уметь войти в образ чернокнижника, который ему нравился.

Симпатия к «дьяволу и гению» в «Кретине» предварялись лучшим в России (пам-пам-бабапам) риффом ржавого тембра самодельной гитары, запоминаемым с первого прослушивания и последующим заездом в панковский по сути припев:

Да-да-да-да-да-дай.

Я кретин и мне в кайф!

Последняя строчка поражала слушателей в самое сердце. Кто не мог достать в конце 70-х этот альбом, пересказывал со слов товарищей текст «Кретина» примерно так: «Ну ладно там „Битва с дураками“! А ты слышал у Морозова „Я кретин, и я торчу“?»

Вокал в первых двух песнях альбома был записан не в студии, а дома. Это имело смысл, поскольку раскрепощенно петь: «Я кретин, и мне в кайф» – в помещении Ленинградской капеллы, где находилась студия, было нетрезво.

При всей хаотичности студийного процесса и неоднородности композиций быстротемповые песни с басом, электрогитарами и ударной секцией по законам жанра чередовались с менее «шумными»: «Не знаю, за что», «Черный пес», чей музыкальный эффект не уступал таким забойным хитам, как «Кретин», и «А мне и так конец». Сложный ритм хардроковой композиции: «Не знаю, за что» успешно маскировал схожесть ее мелодической линии с «From Me To You» из репертуара Beatles. Тем не менее, исполненная при поддержке группы на одном из редких концертов 77-го года, она по накалу эмоций звучала как самые крутые напевы «ЧайФа» спустя пару десятков лет.

Слова и музыка «Дай крылья мне, Бог» были написаны Морозовым в 74-м году в процессе изучения различных мировых религий и впоследствии предопределили христианско-буддийскую направленность его поздних работ. Увлечение Морозова религиозной тематикой уходило своими корнями в самое начало семидесятых, когда на черноморских берегах им были задуманы куплеты: «Бог сильнее нас» и «Amen», позднее вошедшие в магнитоальбомы «Вишневый сад Джимми Хендрикса» и «Странник голубой звезды».

Что же касается песни «Дай крылья мне, Бог», то первоначально она планировалась автором как баллада. История гласит, что, придя в студию в свободную смену, Морозов забыл дома двенадцатиструнную гитару. Предполагая работать именно над этой композицией, Морозов тут же решил сделать ее в виде хорала. Номер получился необычным, опередив на несколько лет аквариумовскую зарисовку «Что лучше, пена или дом» («Хорал») из «Треугольника». Не ограничившись имитацией многоголосия собственными силами, звукорежиссер включил женскую вокальную партию в исполнении своей супруги и мотивы какого-то симфонического квартета из архива 8-канальных фонограмм фирмы «Мелодия». Студийный американский магнитофон Ampех ММ100 позволял также экспериментировать с изменением скорости восьмиканальной фонограммы, загоняя в тональность любые экзотические для советского рок-музыканта инструменты. Однако в большинстве песен на барабанах Морозов играл скупо и лично.

Начиная с композиции «А мне и так конец» (являвшейся интерпретацией музыкальных идей Хендрикса) и вплоть до финального номера «Черный пес» в альбоме развивается тема смерти, впоследствии оцененная Морозовым как «поиски истины на самом дне чувственного мира». Если провести параллель в искусстве, мгновения страшного и загробного в творчестве Морозова выглядели иначе, чем офорты Гойи, Беклина, – все ближе к западным рокерам. Как правило, самые ужасные сюжеты у Юрия сопровождались торжественной или грустной мелодией. Как-то, подчеркивая, что «у них на пластинках можно, а у нас почему-то нет», он запел: «I Love Dead Эллиса Купера».

Благодаря кое-где эстрадной интонации (отсутствие красивых обертонов, выделение